Люба вышла в зал прилета и принялась бесцельно бродить, то и
дело поглядывая на часы в ожидании Ларисы. Каждые пять минут громкоговоритель
возвещал о прибытии рейсов, и толпы встречающих кидались к стойкам таможенного
контроля. Им навстречу выходили улыбающиеся пассажиры, кто-то кому-то махал
рукой, кто-то поднимал над головой плакат с фамилией прилетевшего или с
названием своей фирмы. Всех встречали. Всех ждали. Только не ее, Любу
Сергиенко. Слезы снова потекли из глаз, и она поплелась в сторону туалетов,
чтобы умыться. Нагнувшись над раковиной и набрав в ладони холодной воды, она
вдруг не удержалась и расплакалась громко, горько, навзрыд. В первый раз за все
полгода она не справилась с собой и зарыдала. Ей в одну секунду припомнилось
все: отчаяние, унижение, голод, неудобная постель в душной комнате без
кондиционера, постоянное безденежье, стыд. Ей вспомнилось, как она сидела в
аэропорту Антальи. Рейс дважды откладывали, сначала на шесть часов, потом еще
на тринадцать. Деваться было некуда, все пассажиры уже прошли паспортный
контроль и выйти в город не имели права. Все места в бистро и баре были заняты
отъезжающими с отложенных рейсов, люди сидели на полу, пристроиться было негде.
И ужасно хотелось есть. А денег не было. Но Любе тогда казалось, что все это
ерунда, потому что в Москве ее ждет Стрельников. Кончился кошмар, кончилась
унизительная работа, она наконец летит домой. Ради этого можно и потерпеть.
Сидя на корточках в уголке в душном переполненном аэропорту, она закрывала
глаза и представляла себе Володино лицо, его улыбку, его распахнутые и
протянутые ей навстречу руки. Он ждет ее, он скучает без нее…
Но оказалось, что ее никто не ждет.
* * *
Лариса Томчак вела машину легко и уверенно. Всю дорогу она
молчала, но Люба почти не обращала на это внимания, ей и самой не хотелось
разговаривать. Ей хотелось только одного: заснуть, проснуться и обнаружить, что
последние полгода ей просто приснились. Она никуда не уезжала, ничего этого не
было, за окном тихое прохладное московское утро, будильник показывает четверть
восьмого, рядом с ней крепко спит Володя Стрельников, и сейчас она встанет,
чтобы приготовить ему завтрак.
Дома Лариса первым делом отправила Любу в душ и занялась
приготовлением обеда.
– А где Слава? – спросила Люба. – Неужели на
работе? Сегодня же воскресенье. Опять Стрельников его вместо себя оставил
вкалывать?
Лариса бросила на нее какой-то странный взгляд.
– Иди мойся. Потом поговорим.
Несмотря на голод, Любе кусок в горло не шел. Ей вдруг стало
казаться, что она непременно подавится и умрет. С ней такое случалось, хотя и
нечасто. Еще в раннем детстве страх перед едой возникал у нее при нервных
перегрузках – перед контрольными, которых она ужасно боялась, перед экзаменами,
потом, в юности, – во время ссор с юношами или на почве любовных
переживаний. Обыкновенный невроз.
Она решительно отставила тарелку и залпом выпила стакан
минеральной воды.
– Почему ты не ешь? Невкусно?
– Вкусно. Спасибо, Лара, я уже сыта. Теперь объясни мне
наконец, что все это значит? Что происходит?
– Любаша, мне придется сказать тебе неприятные вещи.
Соберись с духом, пожалуйста.
– Мне не с чем собираться, – усмехнулась
Люба, – вся сила духа оказалась растраченной под знойным солнцем турецкого
рая. Не надо меня щадить. Все плохое, что могло случиться со мной, уже
случилось. Так где мой Стрельников? Куда подевался?
– Он уехал на две недели в Испанию, в Коста-Браво.
– По делам Фонда?
– Нет, отдыхать.
– Что, сильно утомился? – скептически осведомилась
Люба.
– У него медовый месяц.
– Как ты сказала?
Люба решила, что ослышалась. Какой медовый месяц?
Стрельников женат больше двадцати лет. Последние два года он прожил с ней,
Любой Сергиенко, уйдя от жены и купив себе квартиру. Накануне ее отъезда в
Турцию речь шла о том, что он в ближайшее же время оформит развод и после
возвращения Любы они поженятся. Так какой же может быть медовый месяц? С кем? С
женой Аллой?
– Я сказала, что у Стрельникова медовый месяц, –
отчетливо повторила Лариса Томчак.
– С кем? – пересохшими губами спросила Люба.
– С твоей подружкой Людмилой.
– Нет!
«Уснуть, проснуться и обнаружить, что этого нет…»
– Да. Я тебя предупреждала, что ты услышишь неприятные
вещи.
– Значит, он все-таки развелся?
– Еще чего! – фыркнула Томчак. – Будет он
напрягаться. Официально он все еще в браке с Аллой. А с Милой он обвенчался в
церкви.
– Бред, бред… – прошептала Люба. – Я больна, у
меня высокая температура, и все это мне привиделось в бреду. Этого не может
быть.
Лариса встала из-за стола, подошла к ней, обняла за плечи,
положила прохладную ладонь на ее пылающий лоб.
– Любочка, девочка моя, ты должна это пережить, как бы
больно это ни было. И мы с Томчаком, и Леонтьевы с этим не смирились. Я
понимаю, тебя это не может утешить, но я хочу, чтобы ты знала: Стрельникова с
Милой мы в своих домах не принимаем. Мы все тебя любим, и у нас за тебя душа
болит. Но руководить его поступками мы не можем. Это не в наших силах.
Люба прикрыла глаза и откинулась назад, прижавшись затылком
к мягкой груди Ларисы.
– Как это случилось?
– Мила вернулась в июне и сразу помчалась к
Стрельникову. Якобы рассказывать, как у тебя дела, и передать от тебя письмо.
Ты писала ему письмо?
– Да. И просила Милу его передать.
– Ну вот. Ты сама и устроила их встречу. Уж не знаю,
как у них там все вышло, но только в июле она уже присутствовала на банкете,
куда были приглашены руководители Фонда с женами. Мы с Томчаком, Гена Леонтьев
с Анютой, а Володя – с твоей подругой. Мы ведь даже не знали, что Мила – твоя
подруга. Просто увидели рядом с ним эффектную блондинку и решили, что он
пригласил совершенно случайную девицу себе в пару. Тебя нет, а с Аллой он
отношения не поддерживает. Привел ее, чтобы не вызывать у устроителей банкета
лишних вопросов. Мы даже значения этому не придали. А в августе, когда Гена
Леонтьев отмечал сорокапятилетие, Володя сказал, что придет с Милой. Тогда и
вскрылось. Короче говоря, окрутила она его в момент. Любаша, хоть ты мне
объясни, что у вас там произошло. Почему вы уехали вместе, а вернулись порознь?
Почему ты там застряла? Мы, честно признаться, решили, что у тебя сделался
роман с каким-нибудь богатым турком, ты осталась в Турции, а Мила рассказала об
этом Стрельникову. Тогда все более или менее понятно. Это так?
– Нет, Лара. Это все не так…
* * *
… Первые пять дней прошли в восторженном угаре. Курортные
районы Турции действительно райские места, а уж в апреле, когда еще нет
изнуряющей жары, – особенно. Девушки с наслаждением разглядывали
выставленные в витринах золотые изделия, приценивались, и в свете будущей
зарплаты в две тысячи долларов колье, браслеты и серьги казались им до смешного
недорогими. Они заходили в каждый магазин, где продавались кожа и меха, мерили
пальто, шубы, куртки и выбирали модели, которые непременно купят, как только
заработают деньги. Отбоя от предложений выпить чашечку кофе бесплатно не было,
хозяева магазинов, ресторанов и баров им улыбались и зазывали к себе, и жизнь
казалась радужной и прекрасной. Пригласившие их фирмачи каждый вечер рассказывали
о том, где и с кем они говорили насчет работы для девушек и кто и что им
обещал. Однако прошло пять дней, потом десять, а с работой ничего не
получалось. Денег не осталось совсем, хотя тратили они их очень осторожно,
только на еду и то весьма скромно, даже лишний раз кофе выпить не решались. На
одиннадцатый день строители объявили им, что ничего не получается. Единственная
работа, которую они сумели для них найти, – массажистками в отеле. Выбора
не было, купить билет до Москвы им было не на что, и девушки согласились. Обе
они в свое время закончили курсы массажистов. Собственно, на этих курсах они и
познакомились, подружились, а уж потом вместе решили учиться в гостиничном
колледже.
