– Каким же?
– Признать, что вы виновны. Уж не знаю в чем, в
убийстве ли Людмилы Широковой или в чем другом, но виновны. Вы прекрасно
знаете, как появилось на свет это странное письмо, но пытаетесь скрыть от меня
правду. Устраивает вас такое объяснение?
– Но послушайте, я вам сто раз говорил, что никакого
письма никакой Широковой я не писал и не мог писать, потому что знать ее не
знаю и никаких писем от нее не получал! Что вы мне голову морочите бумагой
какой-то, принтерами, экспертизами! Я сто раз говорил…
– А я сто раз слышал, – вполне миролюбиво
откликнулся Ольшанский. – И столько же раз удивлялся вашей слепоте. Вы же
сами прекрасно видите, что я не лгу, не обманываю вас, не запугиваю. Вот
письмо. Посмотрите на него. Оно существует, его можно потрогать, прочесть. Это
не плод моего воспаленного воображения. Поймите же, Виктор Александрович, оно
существует, и сколько бы вы ни кричали о том, что вы его не писали, оно не
исчезнет, не перестанет существовать. Оно есть. Потому что кто-то его
изготовил. Кто-то написал его. И даже вложил в него вашу фотографию. У вас есть
такая фотография?
– Нет.
– Ну вот видите. Значит, этот человек не только
позаботился о том, чтобы на бумаге были отпечатки ваших пальцев и чтобы почерк
был как две капли воды похож на ваш, он еще и не поленился, выследил вас и
сфотографировал. Это очень неглупый и очень предусмотрительный человек. И он
ходит где-то рядом с вами. Ведь если он смог взять с вашего стола бумагу, к которой
вы прикасались, то он подходил к вам очень близко. Вплотную подходил. Дышал вам
в затылок. Неужели вам не страшно, Виктор Александрович? У меня ведь только два
выхода: либо считать вас преступником, либо признать, что вам угрожает
опасность. Вы какой вариант предпочитаете?
– Но я не понимаю… – пробормотал Дербышев. – Чушь
какая-то. Кому понадобилось это делать? Нет, я не понимаю.
– А что, у вас врагов нет? – вздернул брови
Ольшанский. – Так-таки ни одного врага? Простите, не верю. У человека,
который занимается торговлей недвижимостью, обязательно есть враги. Или по
крайней мере недоброжелатели. Это законы экономики.
– Все равно я не понимаю… Да, конечно, найдутся люди, у
которых из-за моего вмешательства сорвались выгодные сделки, но это случается
сплошь и рядом. Чтобы из-за этого заварить такую кашу… Нет, в голове не
укладывается. По-моему, вы передергиваете, Константин Михайлович.
– Возможно, возможно. – Следователь пожевал
губами, потом вынул из стола чистый бланк и начал его заполнять. – Я
выношу постановление о вашем задержании. Результаты экспертизы, с которыми я
вас ознакомил, дают основания подозревать вас в причастности к убийству Людмилы
Широковой. Вас задерживают пока на трое суток, а там видно будет.
– Вы что…
От неожиданности у Дербышева пропал голос, и ему пришлось
откашляться, прежде чем продолжать.
– Вы с ума сошли? Как это вы меня задерживаете? С какой
стати?
– Виктор Александрович, я вам только что объяснял все
подробно и на хорошем русском языке. Если вы не понимаете, то вам придется подумать
об этом самостоятельно. Времени у вас будет достаточно. Да, и еще одно. Фирма у
вас, как вы сами сказали, не бедная, поэтому если через трое суток я приму
решение взять вас под стражу и прокурор с этим решением согласится, ваша фирма
может походатайствовать перед судом об освобождении вас под залог. Залог будет
большим, но риэлтеры, я думаю, потянут.
– Вы ответите за это беззаконие.
– Естественно, – кивнул Ольшанский, не отрываясь
от бланка. – У вас плохая память, Виктор Александрович. Я же предупреждал
вас, что у меня стойкий иммунитет на всякого рода угрозы, я их слишком много
выслушал за свою жизнь. И необоснованных задержаний в моей практике было
достаточно, мы же тоже люди и имеем право на ошибку. Смею вас уверить, такие
ошибки случаются часто, и никого за это не увольняют и даже выговор не
объявляют. Так что если ваше задержание в конце концов окажется ошибкой, мне за
это ничего не будет. Ровным счетом ничего. На то оно и задержание, чтобы в
течение трех суток проверить подозрения, которые вполне могут оказаться и
необоснованными.
Ольшанский снял телефонную трубку и вызвал конвой, который
должен был препроводить задержанного из здания Московской городской прокуратуры
на Петровку.
* * *
– Костя пошел вразнос, – сообщил Юра Коротков,
заглядывая в Настин кабинет. – Он задержал Дербышева.
– Да ты что?
Настя от изумления даже карандаш выронила.
– Век воли не видать, – побожился Коротков. –
Его только что доставили.
– С ума сойти! На Костю как-то не похоже. Ты же знаешь,
он не любитель резких телодвижений. И с арестом никогда не торопится.
– Ну, видно, этот Дербышев чем-то его достал, –
сделал вывод Юра. – Скажу тебе больше, он, похоже, и на Стрельникова зуб
точит. После обнаружения писем на даче Томчака Костя допрашивает Стрельникова
каждый день, а тот ему упорно твердит, что в глаза этих писем не видел и на
даче у друга не прятал.
– Да кто ж ему позволит Стрельникова задерживать!
Правая рука председателя Госкомвуза, его в обиду не дадут. И вообще, за что?
– Костя найдет, за что, было бы желание. Но я так думаю,
что это из-за писем. Мотив-то для убийства вполне подходящий. И не исключено,
что Стрельников вступил в сговор со своей бывшей любовницей Сергиенко. Мотив
есть у обоих, а в такой ситуации прошлыми конфликтами можно пренебречь.
– Да ладно тебе, – Настя недоверчиво глянула на
Короткова. – Ты сам-то веришь в то, что несешь?
– Не-а, не верю. Так, воздух сотрясаю. Все, Ася, я
помчался, а ты позвони Ольшанскому, вдруг он чего интересного расскажет.
Но Ольшанский позвонил сам, едва за Коротковым закрылась дверь.
Голос его был недовольным и усталым.
– Эксперты не обнаружили на письмах ни одного отпечатка
Стрельникова, – сообщил он.
– А пальцы Широковой?
– Полно. Что скажешь?
– Ничего, сами все знаете. Прятать письма на даче у друга
можно и в перчатках. Но в первый раз найти их в сумке любовницы или в тумбочке
и прикоснуться к ним можно только голыми руками. Вы видели когда-нибудь
человека, который любую незнакомую вещь берет, предварительно надев перчатки?
– Не видел.
– И я не видела. Пальцы Стрельникова должны быть
обязательно. Или следы затираний. Есть следы?
– Нет. Все отпечатки, которые обнаружены на письмах,
конвертах и внешнем пакете, четкие. Смазанности, конечно, есть, но это
нормально, без них вообще не бывает. Когда их нет, это даже подозрительно.
– Ну вот, значит, Стрельников этих писем не брал в
руки.
– Интересно ты рассуждаешь! А кто же их спрятал на даче
у Томчаков?
