Другой памятный скандал случился у Томчаков. К Ларисе
обратилась ее давняя добрая приятельница, сын которой учился как раз в
институте у Стрельникова. С сыном произошла неприятность, он попал в милицию
вместе с двумя товарищами «за хулиганку». Собственно, хулиганил только один из
них, сцепился с продавцом палатки, у которого не оказалось сдачи с крупной
купюры, начал громко качать права, продавец не менее громко отвечал, оба
схватили друг друга за грудки, а тут и милиция подоспела. Забрали всех троих, и
уже в отделении оказалось, что все трое находятся в нетрезвом состоянии. В общем-то
это было простительно, у дебошира был день рождения, и ребята, естественно, его
отмечали, причем были даже не сильно пьяны, а так, слегка выпивши. Но тест
показал алкоголь, и факт нарушения общественного порядка в нетрезвом виде был
налицо. В институт, где учился сын Ларисиной приятельницы и которым руководил
ее муж, пришла бумага, и Стрельников, рьяно взявшийся за укрепление дисциплины
среди студентов, велел подготовить приказ об отчислении парня. Ладно бы еще,
если б это случилось в мае, тогда юноша успел бы, может быть, поступить в
другой институт. Но случилось это в марте, и после отчисления его в весенний
призыв заберут в армию. А вдруг в Чечню пошлют? Мать этого не переживет. Что
угодно, только не отчисление. Мера была излишне суровой, проступок был
административным, а не уголовно наказуемым, таким же, по сути, как безбилетный
проезд в транспорте или превышение скорости водителем автомашины. Месяца не
проходило, чтобы на кого-нибудь из студентов не присылали подобную бумагу.
Однако политика «закручивания гаек» требовала жестких мер, и сын Ларисиной
подруги попал под пресс.
Лариса пообещала поговорить с мужем. Томчак отнесся с
пониманием к беде женщины, которую тоже давно знал, и пошел к Стрельникову.
Тот, как обычно, был очень занят, поэтому даже не дослушал своего заместителя
по науке до конца.
– Хорошо, – кивнул он, набирая очередной номер
телефона и готовясь к следующему разговору, – я дам указание, чтобы приказ
переделали. Ограничимся строгим выговором.
Томчак вернулся в свой кабинет и тут же позвонил жене.
– Передай Галочке, что все в порядке. Парня не
отчислят. Выговор, конечно, влепят, но это ерунда. Главное, в армию не
загремит.
Тем же вечером счастливая мать явилась домой к Томчакам с
шампанским и огромной коробкой конфет и долго благодарила Славу, глотая слезы и
преданно глядя ему в глаза.
А на следующий день Томчаку принесли на визирование приказ
об отчислении студента. У него в глазах потемнело.
– Оставьте мне приказ, – сказал он кадровику, с
трудом сдерживаясь, чтобы не заорать на него, – и принесите все материалы.
Я должен быть уверен в том, что подписываю.
Он был уверен, что в отделе кадров, как всегда, все
перепутали и принесли на визирование старый вариант приказа, подготовленный еще
вчера утром, до его разговора со Стрельниковым. Через десять минут у него на
столе лежали материалы – копия протокола об административном правонарушении и
официальное сообщение из милиции, на котором сверху стояла виза Стрельникова:
«В приказ об отчислении». И дата. Не вчерашняя, а сегодняшняя.
Томчак рванулся в кабинет к ректору.
– Володя, ты что, забыл о нашем вчерашнем разговоре? Ты
же мне обещал не отчислять мальчишку. Дай указание кадровикам переделать
приказ.
– Он будет отчислен, – жестко сказал
Стрельников. – Иначе мы никогда не наведем порядок в этом болоте. Ты же
мой зам, ты должен это понимать так же отчетливо, как и я. Студенты
распустились вконец, они пропускают занятия, некоторые вообще являются только
на сессию, и управы на них никакой нет. Учатся кое-как, спустя рукава, стало
быть, и знания выносят отсюда слабые. Институт потерял лицо, наши выпускники
давно уже перестали считаться хорошими специалистами. Престиж вуза упал ниже
некуда. А мы с тобой, Славка, должны этот престиж поднять на прежнюю высоту, и
даже еще выше. Это наш с тобой институт, это наше с тобой лицо.
– Но я пообещал его матери, что все будет в порядке.
– Извинись перед ней и вали все на меня. Скажи, мол,
это Стрельников такая сволочь, а ты сделал все, что мог. Давай лучше обсудим
вот что…
Его ни капли не интересовала судьба несправедливо
наказанного студента, сейчас его мысли были поглощены тем, чтобы провести на
базе института межвузовскую конференцию, посвященную обмену опытом
использования внебюджетных средств.
Идти домой в тот день Томчаку не хотелось. Он живо
представлял себе, что скажет Лариса, и понимал, что она будет права. Но
действительность превзошла все ожидания, даже самые худшие. С женой просто
сделалась истерика. Она кричала почти час, вытирая слезы и то и дело принимаясь
капать себе валокордин. В целом это были вариации на тему двух основных
тезисов: как мы теперь будем смотреть в глаза несчастной матери и почему ты
позволяешь Стрельникову так с собой обращаться, почему его просьбы для тебя
закон, а твои просьбы ничего для него не значат, ты же человек, личность, ты
его друг, а не дерьмо собачье.
Конфликты более мелкие случались довольно часто, благо
поводы для них Владимир Алексеевич Стрельников давал постоянно. И Лариса
Томчак, и Анна Леонтьева ненавидели его с каждым днем все сильнее, хотя так и
не смогли понять, почему их мужья все это терпят и все прощают.
За три недели, проведенные Любой Сергиенко в доме у
Томчаков, в ее уши были выплеснуты все годами накопившиеся обиды на ее бывшего
любовника. Она слушала, холодея он ужаса. Неужели этот деспот, этот
бесцеремонный хам – тот Володя Стрельников, которого она обожала и за которого
хотела выйти замуж? С ней он был чудесным, веселым, заботливым, делал широкие
жесты, дарил подарки и возил в интересные места, постоянно преподносил
неожиданные сюрпризы. Она хорошо помнила ту поездку в аэропорт, когда Володя
шикарным жестом дал ей служебную машину. И поездка-то была совсем
необязательная, она никого не встречала, наоборот, ее подруга улетала в США,
уезжала на три года работать по контракту. Накануне, как водится, друзья и
родственники собрались у нее, чтобы коллективно выпить и попрощаться, но ведь
не на всю жизнь, она же не на постоянное жительство уезжает, да и в отпуск
будет приезжать. О том, чтобы ехать на следующее утро в Шереметьево провожать
ее, и речи не было, Люба была уверена, что провожать будет только муж. Однако
за разговорами выяснилось, что приезд близких друзей в аэропорт в таких случаях
считается хорошим тоном. Вроде так положено в приличном обществе. Люба, конечно
же, считала себя принадлежащей к приличному обществу и решила, что тоже должна
обязательно явиться завтра в Шереметьево. Вот и явилась. Разве она знала, какой
ценой досталась Леонтьевым эта ее поездка на служебной машине?
Долгие месяцы, проведенные в Турции, Люба Сергиенко мечтала
о том, как вернется в Москву, к Стрельникову, как будет любить его, как станет
его женой. Ее поддерживала и согревала мысль о том, что после всех мучений она
вернется в царство любви. Но оказалось, что вернулась она в царство ненависти.
Лютой, жгучей, от которой судорогой сводит пальцы рук и перехватывает горло,
слепой яростной ненависти.
