Ты решил изобразить голос Майкла Кейна.
[65]
На Майкла Кейна не очень похоже, но и на твой голос — тоже, а это главное.
— Это не твой гребаный любовник, милочка; ну-ка, вылезай из этой вшивой ванны и делай то, что тебе говорят, тогда с тобой ничего не случится.
Не так уж и плохо, маска тоже несколько меняет голос.
Она, открыв рот, пялится на тебя. Время для звонка в дверь совсем неподходящее, но именно это и происходит. Она смотрит куда-то мимо тебя.
— Только пискни, детка, — тихо говоришь ты, — и тебе крышка, ясно?
В дверь снова звонят. Энни Леннокс допела, ты ставишь ногу на электрошнур и тащишь его по кафельным плиткам, выдергивая из магнитолы. Ты не исключаешь, что сейчас раздастся новая песня, потому что в магнитоле есть и батарейки, но вместо этого — тишина.
Девушка не сводит с тебя глаз.
Ты смотришь на нее. Ощущение такое, будто это происходит не с тобой и тебе все равно, что произойдет в следующий момент. Если даже она и закричит, ты, наверное, не станешь стрелять, не исключено ведь, что ее не услышат за входной дверью: дом большой, и, хотя в нем множество жестких звукоотражающих поверхностей, ты отнюдь не убежден, что ее крик — по лестничной клетке или через двойные балконные окна — дойдет до ушей того, кто стоит у входной двери. Ну и кроме того, ты вполне можешь успеть подскочить к ней, ударить, вырубить ее — она и воздуха-то набрать толком не успеет, но все это — хождение по острию ножа, и ты предпочел бы не думать о таком развитии событий.
Третьего звонка не раздается.
Ты сдергиваешь с тыльной стороны двери махровый халат и бросаешь ей; халат падает на край джакузи — она подхватывает его.
— Правильно. Надень-ка, да побыстрей.
Ты ждешь, что она попытается надеть халат, не вставая, или повернется к тебе спиной, а потом уже поднимется из воды, но вместо этого она встает в полный рост лицом к тебе, глядя на тебя с чем-то вроде ухмылки, и заворачивается в халат с некоторым даже презрением. У нее хорошее тело и небольшой вертикальный ручеек волос на лобке — мечта фотомоделей или обладательниц купальников с глубоким вырезом.
Она, нервно и покорно вздохнув, откидывает голову в сторону, когда ты приставляешь к ней пистолет, но без сопротивления позволяет тебе застегнуть наручники у нее за спиной. Ты заклеиваешь ей рот и ведешь на кухню, а потом вниз. В прихожей ты видишь, что мистер Азул лежит на том же месте.
В подвале множество веревок. Ты сплетаешь вместе ее пальцы, а потом сажаешь ее на пол и привязываешь к массивному деревянному верстаку. Убираешь с верстака все острые предметы и проверяешь — не сможет ли она до чего-нибудь дотянуться ногами. Несколько веревок ты прихватываешь с собой.
Возвращаешься наверх к мистеру Азулу, но его нет.
Ты ругаешь себя последними словами; удача вот-вот взмахнет крылышками, вспорхнет и оставит тебя; тупо разглядываешь то место, где он только что был — лежал, свернувшись, связанный перед самой дверью; тупо разглядываешь пустую поверхность ковра, словно это может тебе помочь.
Потом разворачиваешься и бежишь в главную гостиную.
Он там, все такой же скрюченный и связанный, но каким-то образом дополз сюда, пока ты возился в подвале; он опрокинул столик с телефоном, а в тот момент, когда ты входишь в комнату и видишь его, он как раз переворачивает телефон номеронабирателем вверх.
Он, извиваясь змеей, подползает к аппарату так, чтобы видеть кнопки. Нажимает три раза, потом, извиваясь, ползет к трубке и мычит в нее сквозь скотч, но тут ты взводишь пистолет, он слышит щелчок, поворачивает к тебе голову — ты стоишь у стены и вертишь в руках провод с вырванной розеткой.
Ты волочешь его наверх и швыряешь на постель; он сопротивляется, пытается кричать. Темнеет, поэтому ты закрываешь пастельно-розовые жалюзи, задергиваешь шторы и только после этого включаешь свет. Мистер Азул все визжит сквозь свои носки и скотч. Ты бьешь его. Пока мистер Азул пребывает в полубессознательном состоянии, ты привязываешь его к кровати кожаными ремнями и приковываешь еще одной парой наручников — все из того же ящика, что и маска. Ты доволен своей работой — привязан он надежно; кровать массивная, а ремни хотя и мягкие, но достаточно толстые. Лучше не придумаешь. Он еще немного пытается барахтаться.
Затем ты берешь веревку, которую принес снизу, и разрезаешь ее на четыре части перочинным ножом.
Одним куском веревки ты обвязываешь его плечо у самой подмышки поверх шелковой рубашки; становишься коленями на матрац и затягиваешь веревку со всей силы — она глубоко врезается в отливающую шелковую материю его светлой рубашки. Мистер Азул кричит под кляпом — сдавленный вопль страдания.
Ты проделываешь то же самое с другой рукой.
Таким же образом ты перевязываешь и его ноги, затягивая веревку у самого паха — она сминает материю его брюк. Мистер Азул сотрясает кровать, дергаясь вверх-вниз, — ни дать ни взять смешная пародия на совокупление. Глаза у него вылезают из орбит, на коже выступают капельки пота. Его лицо краснеет оттого, что сердце пытается прокачать кровь по артериям, перевязанным веревкой.
Ты вынимаешь из кармана куртки маленькую пластиковую коробочку и показываешь ему шприц с иглой. Он продолжает двигаться вверх-вниз, а теперь еще и мотает головой, и ты не уверен, что он понимает, но это уже не имеет особого значения. Ты укалываешь его по разу в каждую руку и ногу. Этот изыск пришел тебе в голову совсем недавно, и ты гордишься им. Это означает, что даже если его и найдут до того, как произойдет омертвение тканей, он все равно будет ВИЧ-инфицирован.
Ты оставляешь его там и идешь проверить — все ли в порядке с женщиной. Крики мистера Азула звучат хрипло, сдавленно и отдаленно.
Когда ты выходишь, надежно запирая за собой дверь, солнце уже садится. Оно полыхает за деревьями над домом оранжево-розовым цветом, ветерок освежает, а не холодит, он пахнет цветами и морем, и ты думаешь, как было бы здорово, если не сказать полезно, обосноваться здесь.
Я просыпаюсь с противным привкусом во рту, мое левое веко опять отказывается подниматься. Уже почти темно. Я смотрю на часы. Куда, в жопу, провалился этот тип? Я еще раз обхожу вокруг дома — нигде никакого света. Вернувшись в машину, пытаюсь позвонить по мобильнику, но у него сел аккумулятор, а в «нове», похоже, нет прикуривателя. Я отправляюсь в Сент-Элье.
Черт! Только что позвонил в местную газету, но приятель Фрэнка уже ушел, а его домашнего телефона они мне не дают.
Я стою в телефонной будке недалеко от гавани. Смотрю, как мимо меня по улице неторопливо проезжает белый «ламборджини кунташ», и трясу головой — не может быть. «Ламбо». Более двух метров в ширину и от силы метр в высоту. Ничего себе машинка для острова, где узенькие петляющие дороги и ограничение скорости шестьдесят миль в час. Интересно, хозяин этого монстра когда-нибудь включает третью передачу?
