— Спасибо, — благодарит Мутти, переставляя тарелки на стол.
Брайан открывает дверь, потом оглядывается.
— Там у вас такой конек ходит, — говорит он неожиданно. — Худоватый, но… В общем, я и не знал, что лошади полосатыми бывают. Думал, только зебры…
— Это очень редкая масть, — отвечает Мутти.
Я жду, чтобы она уточнила, дескать, зебры — это не лошади, но она умолкает.
За Брайаном закрывается дверь, и Мутти включает «электронную няню».
— Мутти, пожалуйста, — говорю я, глядя, как она молча принимается вытирать кухонный стол. — Пожалуйста!
Она застывает на месте и долго молчит.
— У Гарри был брат, — слышу я затем. — От тех же родителей и такой же гнедой с пежинами.
Я ахаю так, словно меня с силой ударили кулаком в грудь.
— Как? То есть как это?
— Семнадцать лет назад…
— Как ты узнала?
— Они позвонили папе, спросили, не хочет ли купить его.
Я потрясенно гляжу на нее, не находя слов. Мутти косится на меня через плечо, оставляет в покое посуду и усаживается за стол. Я опускаюсь напротив.
— Когда ты отказалась ездить…
Я возражаю:
— Я не отказывалась.
— Когда ты отказалась ездить, — повышенным тоном повторяет Мутти, — твой отец предположил, что причина не в страхе. Быть может, это все из-за Гарри. Тогда он позвонил заводчику, хотел разыскать другого полосатого коня. Он думал, если ты будешь знать, что где-то подрастает такой же, то, может, вернешься в седло. Так что ко времени, когда конь достаточно повзрослеет для тренировок, ты будешь готова сесть на него. И три года спустя такой жеребенок действительно родился. Брат Гарри от той же родительской пары. И его сразу предложили твоему отцу.
Я чувствую, как помимо воли у меня округляются глаза. Другое дело, я предвижу, каким будет продолжение истории. К тому времени я уже была в Миннеаполисе. С Роджером. Я оставила позади ту часть своей жизни, что была связана с лошадьми, с конным спортом и выступлениями.
Мутти взирает на меня с победоносным видом. Кажется, она ждет выражения покорности. Или думает даже, что я ее благодарить стану.
Я тихо спрашиваю:
— И что же случилось?
— Ну, поскольку ты ясно дала понять, что верховой ездой больше не интересуешься…
— Я про лошадь, Мутти.
— Он вырос конкурным конем, точно как Гарри. В итоге его купил Иэн Маккалоу.
— Боже ты мой, — говорю я ошарашенно.
Мы выступали на одних аренах. Иэн Маккалоу был моим ближайшим соперником. После того как я разбилась, его взяли в олимпийскую команду. Можно сказать, он занял мое место.
— И что, брат Гарри прыгает Гран-при?
— Прыгал.
Вновь ощущение удара в грудь. Я ищу каких-то подсказок у нее на лице, надеясь, что она имеет в виду не то, о чем я подумала.
— Он умер несколько месяцев назад, — говорит она. — Если бы ты следила за событиями в конкуре, ты бы знала об этом. Кстати, если бы ты следила за спортивной жизнью, ты и об этой лошади знала бы…
Она невозмутимо смотрит на меня. Я отворачиваюсь, исполнившись отвращения.
Я встаю, отодвинув стул так резко, что ножки царапают по полу, и рывком распахиваю дверь. Она хлопает у меня за спиной. Я направляюсь на пастбище.
Добравшись туда, я перелезаю забор и иду по траве к своему коню. К своему шелудивому, облезлому, одноглазому приобретению. Он вскидывает голову, заметив меня, и недоверчиво прижимает уши. Я усаживаюсь, скрестив ноги, ярдах в тридцати от него. Убедившись, что приближаться я не собираюсь, он вновь принимается щипать травку.
Меня вдруг накрывает внезапное горе от потери брата Гарри, этого полосатого гнедого, который мог достаться мне, но которого я так и не видела и даже не подозревала о его существовании. Лицо сводит судорогой, еще миг — и я реву, точно обиженная четырехлетка.
* * *
Наступает ночь, и я роюсь в Интернете чуть ли не до рассвета, по крохам разыскивая информацию о брате Гарри. Чего только я не забивала в окошечко поисковика! «Ферма Хайленд, ганновер, пегий», «конкурный пегий ганновер Гран-при», просто «пегий ганновер»… Удача улыбается мне, только когда я печатаю: «Иэн Маккалоу, пегий ганновер».
Передо мной статья из старого номера «Конного мира», спустя целых шесть лет после публикации все еще витающая в киберпространстве.
«Хайленд Гарра первенствует на “Ролекс-Кентукки-1994”», — гласит заголовок. Крупные синие буквы на самом верху белой страницы.
Хайленд Гарра. Я вчитываюсь в это имя, и на меня накатывает дурнота. Я словно падаю в бездну. Хайленд Гарра… Я читаю и перечитываю эти два слова, пока они не обретают материальность, не сходят с экрана и не принимаются плавать у меня перед глазами.
Интернет здесь медленный, картинка ниже заголовка проявляется на экране судорожными рывками. Вверху кадра — слишком много синего неба. Потом появляются вершины деревьев. Возникают темные треугольники настороженных ушей. И вот наконец он весь целиком — вытянувшийся в прыжке над кирпичной стенкой с Иэном Маккалоу, прижавшимся к полосатой шее. Руки у него вытянуты вперед, чтобы не мешать коню над препятствием…
Экран расплывается перед глазами, в горле разрастается комок. Конь до такой степени похож на Гарри, что я просто не знаю, как с этим справиться.
Тем временем успела загрузиться статья, сопровождающая фотографию. Я принимаюсь читать — это всяко легче, чем рассматривать снимок брата Гарри. В тексте говорится, что три основных претендента на победу шли ноздря в ноздрю. И как Маккалоу все-таки стал первым на «Ролекс-Кентукки», третий раз за свою карьеру, как ему вручили чек на пятьдесят тысяч долларов и часы «Ролекс»… А побежденный отстал от него всего на четыре штрафных очка.
Я снова разглядываю фотографию. Смотрю и не могу насмотреться. Я жадно и пристально изучаю брата моего Гарри — отметину за отметиной, рассматриваю форму копыт, морду, колени, каждый сустав… Я ведь до последней мелочи знаю, как все они ощущались бы под моими руками. Я словно проваливаюсь назад во времени, возвращаясь туда, где во мне еще жива память о его теле. Покатый склон плеча и это местечко — нежное и теплое — между передними ногами. Буква «V» у него на груди, там, где рост шерсти меняет направление. Курчавость на животе у ребер. И то ощущение, когда я ощупывала его ноги в поисках чересчур горячих мест. Мускулистое плечо, переходящее в длинную изящную ногу. Костистый, плавный выступ колена. Удивительно нежная щеточка волос за копытом и само копыто — твердое и прохладное. И мягкая теплая ямочка с обратной стороны. Мне очень больно это вспоминать, но я все равно вспоминаю, ведь все это было, было…
Ох, Гарри, Гарри… Такое чувство, что вместе с тобой кончилась моя настоящая жизнь. Все, что было потом, мне лишь примерещилось. Со времени твоей гибели я висела в пустоте, думая, будто живу…
