Господи, почему я до сих пор сержусь? Тщусь объяснить, какую непосильную ношу он тогда на меня взвалил? Неужели это все еще беспокоит меня? Нынче выяснять отношения с ним всяко бессмысленно. Теперешний папа ни в малейшей степени не напоминает строгого домашнего деспота, который поднимал меня в пять утра и отправлял на двухмильную пробежку, после чего я день-деньской пересаживалась с одной лошади на другую. Сегодняшний папа угощает морковками старых, ни на что не годных коней. Когда и как он настолько смягчился душой? Понятия не имею. Может, это болезнь переменила его. Может, предчувствуя смерть, он старается примириться с собой и с окружающим миром… Ничего определенного сказать не могу, потому что последние двадцать лет мы почти не общались. Пока я выступала, наши разговоры вертелись вокруг единственной темы — моей спортивной карьеры. А после несчастного случая в наших личных словарях, можно сказать, общих слов не осталось.
— Держи, — говорит Жан Клод, и я отнимаю руку от лица.
Я вижу перед собой желтовато-коричневые бриджи, а в ноздри бьет запах коньяка. Он что, выпить принес?..
— Спасибо…
Я беру суженный кверху коньячный бокал и отправляю в рот слишком щедрый глоток. Я сразу понимаю ошибку, но не выплевывать же, — и мне не остается ничего, кроме как проглотить. Огненный ком прокатывается по пищеводу, и наружу тотчас рвутся обжигающие пары. Ошпаренные гланды отзываются болью. Я пытаюсь дышать через нос, но только усугубляю пожар.
— Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Жан Клод, потому что меня скручивает неистовый кашель.
Он подсаживается ко мне. Я киваю, размахивая руками перед лицом.
— Ты точно в порядке?
Я киваю с удвоенной энергией и поспешно отворачиваюсь. Еще не хватало ему видеть мое лицо, налившееся, кажется, синевой. Кое-как переведя дух, я жду, пока из глаз перестанут течь слезы.
Справившись наконец с организмом, я откидываю голову на спинку дивана.
— Господи, ну какой же идиоткой я себя выставила…
— Идиоткой? Ну, не сказал бы. Скорее, чуточку взвинченной. Однако по сути ты была права. Этот тип — действительно задница.
— Я должна была это сделать. Должна была ему отказать. Потому что иначе кончилось бы еще хуже. Я его либо под зад коленом выгнала бы, либо вовсе убила… Наверное, опять чушь несу?
Я перекатываю голову, косясь на Жана Клода.
Он торжественно кивает и отвечает по-французски:
— В высшей степени.
Я заглядываю в бокал, и из ржаво-коричневой прозрачной глубины вдруг всплывает лицо Мутти. Я закручиваю напиток, и постепенно оно исчезает. Я отвожу взгляд, а то вдруг снова появится.
— Теперь, наверное, он найдет дочке тренера, который ее заставит прыгать. Так ведь?
Жан Клод снова кивает.
— Задница, — повторяю я.
— В этом, — говорит он, — мы с тобой уже согласились.
Внезапно осмелев, я отхлебываю еще коньяка. Эту порцию я долго держу во рту, катаю по языку и по нёбу, прежде чем наконец проглотить. То есть даже не глотаю, а просто позволяю стечь в горло и наслаждаюсь процессом. Очень даже неплохо. Если подходить к делу с умом. Вместо ожога — приятная теплота и легкое покалывание. Я уже совсем смело отправляю следом третий глоток. Похоже, коньяк — мой напиток, в конце-то концов.
Тут мне опять начинает мерещиться лицо Мутти. На сей раз — в зеленых складках занавески. Я принимаюсь часто моргать. Сгинь, пропади!
Потом снова поворачиваюсь к Жану Клоду.
— Так говоришь, ты узнал, почему она прыгать не хочет?
— Как выяснилось, у нее было падение. Она сломала руку и теперь боится.
— А папаша гонит ее вперед палкой?.. Ах он…
Я вовремя бросаю взгляд на Жана Клода и вижу, что он несколько напрягся, ожидая крепких выражений. И я заканчиваю:
— …идиот. Дубина безмозглая. Ну вот что у некоторых людей в головах вообще делается? Она, может, вовсе не конкуристка…
— Определенно нет. Дети ведь все разные… Моя Манон, например, через какое угодно препятствие сиганет. Жуткая девка, страха ни грамма…
— Ты про дочку свою?
— Да.
— Манон, — повторяю я с тоской. — Какое имя красивое. Она с матерью живет?
— Да, в Гулле, в Квебеке. Через реку от Оттавы. Манон занимается в Национальном конноспортивном центре.
— Ухты!
Я смотрю на него с вновь пробудившимся интересом. Дочка у него, похоже, ездит неплохо.
— Забавно, но я всегда тебя считала французом. В смысле, не франкоканадцем, а прямо из Франции.
— А я и вправду оттуда. Из Монтаржи. Я приехал в Канаду в восемьдесят шестом, по гранту, спортивную квалификацию повышать. А вот моя жена… моя бывшая — она из Квебека. Чистошерстяная.
— Чисто… кто?
— Pur laine, — разборчиво повторяет он по-французски. — Это квебекское выражение, означает чистокровного местного жителя. Моя дочь может проследить свои квебекские корни на шестнадцать поколений назад!
Он как бы подчеркивает каждое слово, воздевая в воздух указательный палец. Потом глубоко вздыхает.
Мы долго молчим, неспешно потягивая коньяк.
— Скучаешь по ней? — наконец спрашиваю я.
Глупый вопрос, потому что я заранее знаю ответ. Другое дело, что меня не так волнует судьба его семьи, как моей собственной. Я ведь увезла Еву так далеко от отца, и мне совестно из-за этого.
— Ужасно, — говорит он, задумчиво глядя в стену. — Просто ужасно.
Мое сердце стискивает незримая рука. Я закидываю в рот остатки коньяка — и тотчас сгибаюсь пополам, жестоко подавившись.
Глава 13
Помимо родителей Кортни, на мои объявления пока никто больше не отозвался. Попытки найти новых постояльцев для пяти денников сокрушительно проваливаются, и ситуация приобретает черты катастрофы. Если я в самом ближайшем будущем что-нибудь не придумаю, как бы мне конюшни не лишиться. Я серьезно. Речь идет не о том, чтобы не обнищать еще больше. Недовольный банк может вообще нашу лавочку прикрыть…
Перво-наперво я звоню кузнецу — спросить, как скоро он мог бы расковать школьных лошадей на задние ноги. Это будет означать пятьдесят долларов экономии с каждой лошади за полтора месяца. Конечно, убытки из-за утраченных постояльцев этим не возместишь, но надо же начало положить.
Фрэнсис вежливо выслушивает меня, после чего заявляет:
— Я не могу этого сделать.
— Почему?
— Год выдался засушливый, земля очень твердая. Если выпустишь табун с дырками в копытах от ухналей, как раз и дождешься беды.
— Значит, с этими подковами мы так и застряли?
