— Зачем бы?
— У нас есть записи с вашего телефона.
У меня сердце стукает невпопад, я вспоминаю, каким тоном разговаривал со мной Иэн. Я смотрю то на Самосу, то на Фрикли. Лица у них чуть выразительнее блокнотов.
— Меня что, арестовали? — спрашиваю я наконец.
— Нет пока.
— Пока? Господи…
Я выпрямляюсь и принимаюсь отчаянно моргать. До чего все докатилось!
— Я бы посоветовалась с адвокатом…
— Имеете право, — отвечает кто-то из них. — Но пока вам не предъявлено обвинение, адвоката предоставлять мы не обязаны.
* * *
Тем не менее меня снабжают телефонным справочником и показывают, где висит таксофон. Я выбираю адвоката наугад. Просто открываю «Желтые страницы» и набираю первый же номер, попавшийся на глаза.
Через полтора часа в комнате для допросов появляется Норма Блэкли. От ее нейлонового свитерка еще пахнет спагетти. Мы с ней совещаемся около двадцати минут, я все ей рассказываю начистоту. Она внимательно выслушивает, время от времени ободряюще кивая.
— Ладно, — говорит она наконец. — По мне, вы провинились в основном тем, что пытались удержать у себя коня, которого полюбили. Правда, позиция у вас пока уязвимая и останется таковой до полного прояснения всех обстоятельств. Просто не отвечайте на неудобные вопросы, да и я дам знать в тех случаях, когда лучше не отвечать. Помните, у вас есть право не говорить ничего такого, что может быть использовано против вас. И это не может быть вменено вам в вину. Мало ли что они успели вам наговорить, на обвинении это не скажется. Ну что, готовы?
Я киваю.
— Пожалуй…
Она выходит в коридор, чтобы пригласить детективов обратно.
— Привет, Норма, — говорит Фрикли.
— Здравствуйте, джентльмены.
Детективы снова усаживаются напротив меня, Норма занимает место в узкой части стола, то есть как бы между нами.
Пошуршав бумагами, Фрикли отпивает свежего кофе и продолжает допрос:
— Вам известно, как выглядит пегая лошадь?
— Доподлинно. У меня самой такая была.
— Когда?
— Двадцать лет назад.
— Лошадь из тринадцатого денника проходит по бумагам как пегая. Известно ли вам, каким образом масть животного сделалась сплошной?
— Аннемари, не отве…
— Известно. Это я его выкрасила.
— …чайте, — договаривает адвокатша.
И медленно поворачивается ко мне.
Самоса и Фрикли застывают на месте, держа ручки у бумаги. Они во все глаза смотрят на меня.
— Вы его выкрасили?
— Да, выкрасила, и вместо того чтобы подозревать меня неведомо в чем, вы бы лучше мне спасибо сказали! Если бы я не закрасила ему пежины, те типы — а судя по вашим вопросам, они как-то связаны с Маккалоу — увезли бы Гарру, ищи-свищи! На том бы дело и кончилось!
Я смотрю на Норму. Она вся красная, точно спелый гранат.
— Джентльмены, — произносит она. — Вы нас с моим клиентом не оставите на минуточку наедине?
* * *
Еще через час меня отпускают. Когда мой покалеченный автомобиль наконец въезжает в ворота, я чуть торможу, высматривая, светятся ли домашние окна. Но там темно, и я еду дальше. Для этого мне не нужно даже на педаль газа давить. Моя бедная машина просто катится под уклон, в точности как вчера ночью, и наконец замирает примерно там, где стоял коневоз похитителей.
Еще через минуту я отпираю денник Гарры и откатываю сдвижную дверь.
Я озираюсь впотьмах, пытаясь сообразить, что к чему. Наконец я замечаю выметенные половицы. Нигде ни горстки опилок. Перевернутая поилка. И задняя стена, больше не закрытая корпусом лошади.
— Аннемари, — раздается голос у меня за спиной.
Я оборачиваюсь. Это Жан Клод, в одних трусах, в наспех натянутой рубашке и в рабочих сапогах на босу ногу. Видно, выскочил из постели.
— Где он? — спрашиваю я и чувствую, как дрожит голос.
— Его забрали, — отвечает он тихо. — Сегодня под вечер. Твоя мать пыталась с ними спорить, но у них был ордер…
— Куда его увезли?
— Не знаю.
Я молчу какое-то время, потом спрашиваю:
— Они собираются нам его вернуть?
— Я бы на это не слишком надеялся.
Он стоит, беспомощно свесив руки. Ладони обращены ко мне, пальцы разведены в почти умоляющем жесте. И я даже в темноте вижу, какая боль отражается у него на лице.
Из меня словно выпустили всю кровь, оставив пустую никчемную оболочку. Я спрашиваю:
— Ты был при этом?
Жан Клод кивает.
Я долго молчу, силясь вообразить, как все было. Вот полицейский — может быть, даже совместно с представителем графства по делам животных — выводит Гарру из этого самого денника. Вот Гарра осторожно переносит чудесные полосатые копыта через эти самые направляющие. И цокает по полу, удаляясь в сторону коневоза, где уже опущен пандус…
— Как же он у них в коневоз-то зашел? — спрашиваю я, и на середине фразы голос срывается.
Я закрываю руками лицо. Я способна только стонать. Мне кажется, будто я неудержимо заваливаюсь навзничь, и я отступаю назад, чтобы опереться о стену. Вместо этого я спотыкаюсь о направляющие и растягиваюсь на полу. Когда проходит первое потрясение, я переваливаюсь на бок и сворачиваюсь, подтягивая колени к груди. Я прижимаюсь щекой к прохладным вытертым половицам его денника и вою.
Жан Клод опускается подле меня на колени.
— Ш-ш, — произносит он мягко и трогает меня за плечо. — Успокойся, cherie. Успокойся…
Но я реву в голос. Я вскрикиваю и рыдаю — душа с телом расстается.
Он берет меня за плечи, приподнимает, привлекает к себе. И держит, обнимая крепче всякий раз, когда меня сотрясает очередной горестный спазм. Но я даже не пытаюсь с собой справиться. Я не хочу успокаиваться. Я, по сути, жить-то не хочу…
Жан Клод укачивает меня, словно ребенка, и постепенно я затихаю.
Я поднимаю голову и смотрю на него, жалко шмыгая носом. Мне кажется, он даже осунулся от жалости и заботы. Я почти не вижу в темноте его глаз, но остальные черты ясно видны. Рот, подбородок и лоб, на котором залегли тревожные морщины.
Я вдруг тянусь к нему и касаюсь его губ своими.
Напрягшись, он отстраняется.
— Аннемари…
Я отчаянным движением вновь притягиваю его ближе, не слушая возражений. Я поднимаюсь на колени и запускаю пальцы ему в волосы. Он больше не отталкивает меня, только поднимает руки и разводит в стороны.
Мне все равно. Я атакую его сомкнутые губы. Подбородок у него небритый, усы так непривычно щекочут лицо…
