АНЯ. Почему?
ИННА. Так в песне. Город Муром. Муромская дорога.
АНЯ. А чего ты лезешь все время? Тебя спрашивают? Умнее всех? Тьфу, блин, смотреть противно! (Плюет в лицо Инне.)
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Свет синей лампочки. На кровати Инны сидит Тетя Котя.
ТЕТЯ КОТЯ. А вторую я легко родила. Будто даже не заметила. А ночью просыпаюсь: что-то мне нехорошо. Прислушалась: какое там нехорошо, я умираю вообще. Сердце вот так вот – у-ух! – и как нету его. Кричать боюсь. Шевельнуться боюсь. Сердце еле-еле стучит, его на само себя едва хватает, а если еще кричать, оно начнет на остальной организм тратиться – и не выдержит. Но ничего. Полежала – отошло. До сих пор не знаю, что со мной было. Врачей спрашивала, а они сами ничего не знают. А деньги берут. Я вот – видишь у меня тут мост (открывает рот, лезет туда пальцем, тычет, показывая) – делала двадцать пять лет назад в государственной стоматологии. И стоит до сих пор! А вот этот два года назад – смотри, чего творится… (Она растягивает пальцами рот с другой стороны.)
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Все, кроме Манайловой, сидят и работают.
ИННА. Пятьсот двадцать семь… Пятьсот двадцать восемь…
ТЕТЯ КОТЯ. Ох! (Замерла, взялась за грудь.)
ИННА. Что, тетя Котя? Сердце?
ТЕТЯ КОТЯ. Вот тут… Хондроз… Спинно-грудной у меня… Лечь надо…
Инна и Аня помогают Тете Коте встать, ведут к кровати.
ИННА. Может, врача позвать?
ТЕТЯ КОТЯ. Не надо, пройдет.
ИННА. Не понимаю, почему вы так врачей боитесь?
ВЕРОНИКА. А ты сходи в санчасть, поймешь. Нас там всех за симулянтов держат. И два лекарства – аспирин и анальгин.
ТЕТЯ КОТЯ. Ну неправда, валидол тоже есть, мне давали.
ИННА. Тетя Котя, это у тебя знаешь отчего? Оттого, что по десять с лишним часов скрюченная сидишь. Почему вы не пожалуетесь? Работать сверхурочно заставляют – молчите, на прогулку почти не выводят – молчите, кормят чем попало – молчите.
МАНАЙЛОВА. А чего изменится? Раньше, между прочим, еще хуже было. Это зона, а не курорт, если кто забыл.
ИННА. Я только и слышу: зона, зона, зона! И мы что, теперь не люди? Нас лишили свободы, а не права быть людьми! А мы как рабы, честное слово!
ВЕРОНИКА. Лично я нет. Батюшка мне сказал: мы рабы только божьи, у кого душа свободна для любви к Богу, тот и свободен.
ИННА. Вот как раз это рабская психология и есть: терпи и молись! Что, не так?
ТЕТЯ КОТЯ. Так, так. (Манайловой.) Люсь, ты сядь за машинку, а то не успеем, втык будет. Наложат взыскание на всех, и на меня тоже, а мне это совсем не вовремя.
Манайлова нехотя встает, садится за оверлок.
МАНАЙЛОВА. Так, чего тут куда… Ага…
ТЕТЯ КОТЯ. Там сорокапятка есть, по ошибке бобину дали, не трогай ее, тридцатьпятку провздень… Сумеешь?
МАНАЙЛОВА (пытается продеть нить). Не выходит ни хрена!
ТЕТЯ КОТЯ. Сейчас встану, погоди.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Женщины играют в самодельные карты, Аня лежит на кровати.
ТЕТЯ КОТЯ. Дама – ходи прямо! Валет – живи сто лет!
ВЕРОНИКА. Молча можно?
ТЕТЯ КОТЯ. Так неинтересно. Бито или еще?
МАНАЙЛОВА. Ждешь этого выходного, как не знаю чего, а выходной – с ума сходишь.
ТЕТЯ КОТЯ. Туз – сними картуз! Шесть – на жопе шерсть!
ИННА. Сами виноваты, вас всего лишили, а вы…
ВЕРОНИКА. Опять ты? Вот отстроят цех, будет опять, как у людей.
ИННА. Да неужели?
МАНАЙЛОВА. Просто зона у нас неудачная. Я везде была, эта хуже всех.
ИННА. Да система это, как вы не понимаете? Система не наказания, а подавления и унижения! И круговой поруки: один рыпнется – наказывают всех!
ТЕТЯ КОТЯ. Просто никто про нас не знает. Все закрыто, шито-крыто. Шито-крыто, шито-крыто. Крыто или еще подвалите? А, восьмерка-красноперка! А у нас король – беги горой!
ИННА. Уверяю вас – все всё знают! Знают – и молчат! Круговая порука: все виноваты, значит – никто не виноват!
ТЕТЯ КОТЯ (смеется). Вспомнила: на день города нас собрали, ну, сначала передовиков отметили. Грамоты, то, се, одному орден какой-то дали. А со мной рядом техник сидит, Кругалев, хохмач страшный, и говорит: ага, этот передовик себе на дом наворовал, этот на три дачных участка, этот на машину за сто тыщ долларов…
МАНАЙЛОВА. За это и награждали. Кто умеет, тот и молодец.
ТЕТЯ КОТЯ. Ну да, ну да. А потом наш районный начальник управы на трибуну залез и начал врать: показатели, объемы, ля-ля-ля, ля-ля-ля, а врет-то он не сам, а с нашего вранья, которое мы ему наврали, и он это знает. А кто сверху слушает, он сидит и слушает, хотя тоже знает, что вранье, но ему же тоже наверх ехать и там тоже чего-то врать надо, вот он и слушает, запоминает. А если скажет правду – его метлой сразу же!
ИННА. Вот! Ведь понимаете же! Все врут, что любят родину, и все ее грабят! Лицемерие как норма жизни! В Бога можешь не верить, но правительство в церкви стоит по праздникам – и ты стой! И в партию вступи, и в какой-нибудь фронт – не потому, что веришь, для дела!
МАНАЙЛОВА. И что? Везде так, во всем мире.
ИННА. Не буду спорить. Действительно, америкосы плясали от радости – избрали черного президента. Если выберут атеиста или иудея, или мусульманина, или вообще гея – вот это серьезно!
ТЕТЯ КОТЯ. Геи – это которые…
МАНАЙЛОВА. Гомосеки.
ТЕТЯ КОТЯ. Пидораса – в президенты?!
ВЕРОНИКА. Пусть уедут все на какой-нибудь остров, создадут государство и выберут себе своего. Ну, как Израиль, только для голубых.
ИННА. Вот это и есть лицемерие! Между прочим, Христос именно лицемеров гнал и гнобил больше всего!
ВЕРОНИКА. Ты Христа не трогай, он красавчик был. Всех любил. И пострадал.
МАНАЙЛОВА. Ты выпила, что ли?
ВЕРОНИКА. Где бы я взяла? Просто настроение хорошее.
ТЕТЯ КОТЯ. А что козыри у нас?
ВЕРОНИКА. Пики. Под меня ходи.
ИННА. Христос две основные мысли принес, одну божественную – про возможность спасения души, вторую человеческую – о правде! Люди всегда хотели правды, и он ее сказал! И кто хотел правды, тот пошел за ним! А кто не хотел – молчал! И молча смотрел, как его распинают. Или даже кричал: круто, давайте, распните его!
АНЯ. Ты так сердишься, будто мы его распинали.
