Ноэль, однако, сохраняла полное самообладание. Есть люди, одно только присутствие которых может понизить вам кровяное давление. Замедлить дыхание. Помочь собраться с духом. Такова была Ноэль. «Я о тебе позабочусь», – сказала она мне в ту ночь, и я ей поверила. Сколько женщин за долгие годы слышали от нее эти слова? Лампочка, которой она светила мне между ног, высвечивала ее пронзительно-голубые глаза, ее буйные волосы были убраны назад, и только короткие влажные завитки падали на лоб. Они казались совершенно рыжими. Она водила меня по освещенной лунным светом комнате. Она поила меня коньяком и странными чаями с земляным привкусом. Она заставляла меня принимать странные позы, так что с моим большим животом и на дрожащих ногах я чувствовала себя человеком-змеей. Она заставляла меня стоять на одной ноге на кухонном стуле, который она притащила в спальню, и велела мне раскачивать бедра то в одну сторону, то в другую. Я плакала, и стонала, и прислонялась к ней и к моему испуганному мужу. Зубы у меня стучали, хотя в комнате было очень тепло. Мне было ненавистно чувство полной беспомощности, но у меня не было другого выбора, кроме как отдаться в руки Ноэль. Я делала все, что она говорила, пила все смеси, которые она мне наливала. Я доверяла ей больше, чем самой себе, и, когда она, наконец, сказала что-то про вызов «Скорой помощи», я подумала: «Если Ноэль говорит, что так надо, значит, так надо».
Но «Скорую помощь» она не вызвала, и весь остаток ночи слился для меня в сплошное болевое ощущение. Я проснулась в темноте, увидев смутный силуэт Сэма, сидевшего рядом с кроватью. Какое-то мгновение я не понимала, где нахожусь. Все тело у меня болело, и внутри я ощущала пустоту.
– Ты мама, Тара. – Сэм провел пальцами по моей щеке. – Ты чудесная, храбрая, прекрасная мама. – Лица его я не различала, но в голосе звучала улыбка.
– Я в больнице? – Я могла выдавить из себя только хрип. Голоса у меня не было. Во рту пересохло.
– Нет, Тара. Ты здесь. Ты дома. Ноэль справилась. Какое-то время она думала, что тебя придется везти в больницу, но ей удалось повернуть ребенка. – Он пригладил мне волосы, на мгновение задержав руку у щеки. От руки пахло мылом.
– У меня во рту как будто песок. – Я облизнула сухие губы.
– Зола, – усмехнулся Сэм. Он поднес мне стакан и вложил в губы соломинку. Сделав глоток, я почувствовала, что у меня меньше скребет во рту.
– Зола? Я что-то не поняла?
– Когда ребенок родился, ты потеряла сознание. Ноэль отрезала мне прядь волос, – он прикоснулся к своему лбу, – и сожгла ее, а золу сунула тебе под язык, чтобы привести тебя в чувство.
У меня слегка закружилась голова.
– И подействовало?
Он кивнул.
– Мне очень жаль, что тебе все так тяжело далось, но наша дочка – красавица. Ты держала ее на руках. Помнишь?
Я вдруг вспомнила мяукающий плач моей дочери, когда я за ней потянулась. Я вспомнила мягкий фланелевый сверток в моих объятиях. Воспоминания были как сон, и мне хотелось вспомнить каждую мельчайшую подробность.
– Где она? Я хочу ее видеть. – Я взглянула на колыбельку у окна.
– Ноэль проделывает с ней какие-то акушерские мероприятия на кухне. Я сказал, что ты просыпаешься, и она сказала, что принесет ее. – Он вдруг наклонился и прижался щекой к моей щеке. – Я боялся, что потеряю тебя. Потеряю вас обеих. Я думал, мы совершили ужасную ошибку, разрешив тебе рожать дома. Но Ноэль… ни одна акушерка не справилась бы лучше. Мы ей обязаны всем. Она такая замечательная.
Я чувствовала тепло его щеки рядом с моей, влажность его кожи. Я положила на нее руку.
– Девочку назовем… – прошептала я. – Мы были так уверены, что у нас будет мальчик, еще один Сэмюэль Винсент, что для девочки так и не выбрали имя. Нам приходили в голову Грейс, Сара, Ханна, но окончательный выбор мы не сделали. – Ноэль? – предложила я.
Он убрал свою щеку. Мне показалось, что в лице его мелькнуло сомнение. Но он улыбнулся и кивнул.
– А вот и она. – В комнату вошла Ноэль с крошечным свертком на руках. – Мама тебя ждет, детка. – Она склонила голову к свертку, и я вдруг ощутила жажду, какую я еще никогда не испытывала. Мне хотелось вскочить с постели и схватить моего ребенка. Но я только протянула руки и позволила Ноэль опустить в них девочку.
Сэм склонился ко мне, и мы оба уставились в личико нашей дочери. Я скинула крошечный желтый чепчичек с ее головки, открыв светлые каштановые волосики. Щечки у нее были кругленькие и розовые. Бровки – бледные полумесяцы. Она мигнула и взглянула на нас, ничего не видя, но с интересом, как будто хотела убедиться, с каким нетерпением и тревогой мы ее ожидали. И я почувствовала, как глаза наполнились слезами при созерцании этого чуда. Я не могла оторвать от нее взгляд, но Сэм поднял голову и взглянул на Ноэль. Она с улыбкой сидела в ногах кровати.
– Мы назовем ее Ноэль, – сказал он.
Я успела заметить, как улыбка исчезла с ее лица.
– Нет-нет, не надо. – Это прозвучало у нее как предупреждение.
– Да, – сказала я. – Мы так хотим.
Даже без контактных линз я увидела, как краска залила ее лицо.
– Пожалуйста, не надо, – сказала она. – Обещайте мне, что вы не обремените это дитя моим именем.
– Ладно, – сказали мы вместе с Сэмом, видя, что огорчили ее. Я ничего не понимала. Она ненавидит свое имя? Мне оно всегда казалось красивым, такое лирическое и выразительное. Но по какой-то причине наше намерение ее расстроило. Впрочем, это не имело значения. Мы выбрали другое, звучное имя для нашей красавицы-дочери.
Сейчас, сидя в церкви рядом с родившейся в ту ночь дочерью, я вспоминала мою близость с ней. Физическую. Эмоциональную. Духовную. Она так рано расцвела между нами. Как могла эта близость перейти в такое невыносимое противостояние? Была ли надежда ее когда-нибудь вернуть?
6
Эмерсон
Господи, я чувствовала себя как зомби. После службы все собрались у меня, но я с трудом могла пробираться по своим собственным комнатам. Лица и голоса слились в какую-то массу. Почти все были в черном, кроме меня. Я надела мою любимую зеленую блузку и цветастую, зеленую с коричневым, юбку, которая стала мне тесновата в талии. Просто вытащила все из шкафа утром, не раздумывая. В любом случае, Ноэль терпеть не могла черного.
Я только смутно сознавала происходящее: Дженни и Грейс ушли наверх, чтобы избежать общества взрослых. Нанятый Тарой кондитер скользил из комнаты в комнату с подносами с брускеттой и креветками; Тед постоянно следил за мной глазами. Он знал, что я в плохом состоянии. Я была рада, что мать Ноэль с сопровождавшим ее социальным работником уехали сразу после службы. Не думаю, что я могла бы дольше переносить ее скорбь.
Тара, как всегда, вела светские разговоры, но преимущественно держалась поближе ко мне. Тед и Йен заняли свои места в уголке, разговаривая, скорее всего, о спорте. Я как-то еще не привыкла видеть их вместе без Сэма. Вот теперь и Ноэль уже нет. Мало того, мне позвонили утром из больницы и сообщили, что они переводят моего любимого дедушку в хоспис. Я постепенно теряю всех. Теперь уже долго ничто не поправится.
