Так я гордилась собой, пока мимо не прошел местный тренер и, увидев меня на льду, не закричал в панике: «Вы что делаете? Она же у вас не стоит!» Но время неумолимо двигалось к началу съемок. Партнеров своих мы не знали, это для них должно было стать неожиданностью, и эту неожиданность должны были зафиксировать камеры. Шоу начиналось! И вот знакомят меня с молодым человеком, очень симпатичным, и говорят: «Алексей Урманов, олимпийский чемпион 1994 года в одиночном катании».
И смотрит на меня мой будущий партнер таким странным, ничего не выражающим взглядом. А мне стыдно и жалко его заранее: я самая возрастная, самая неумелая и самая толстая, уж толще него раза в полтора точно. А я наших замечательных фигуристов, занятых в проекте, не знала. Они побеждали в 90-е, время было тяжелое и муторное, и я как-то в тот период фигурное катание не смотрела, а до этого была горячей поклонницей этого вида спорта.
Потом мы с моим Лешей-партнером вышли на лед, и я стала показывать с Лешей-тренером, чему я научилась. Лицо Урманова ничего не выражало по-прежнему, и он молчал. Понял, что нам хана. Надо сказать, что одиночники и парники очень разные, у них центр тяжести в разных местах, одиночнику партнерша на фиг не нужна, она ему только мешает и раздражает до сумасшествия. Урманов отменил предмет моей гордости – поддержку-переворот, походя заметив: «Оба головы разобьем». И стал от меня добиваться чего-то своего. Ага! Он совсем пал духом, искренне не понимая, почему это несчастье, доставшееся по злому року ему в партнерши, не хочет сделать «элементарную троечку и немного повращаться».
И тут я жалобным голосом пропищала: «Я могу шпагат сделать…» Удивлению его не было предела! «Ты садишься на шпагат?» – посмотрел он на меня как на говорящую гусеницу. И я плюхнулась на шпагат. Он первый раз улыбнулся, сказал: «Клево! Это будет наша главная фишка!» И мы закончили нашу нерадостную тренировку. Но деваться-то некуда: show must go on!
Боже, какое счастье, что мне достался мой изумительный Урманов! Они все были прекрасными, наши фигуристы, но честное слово, мой был особенный! С каким-то своим немного мрачноватым юмором и необыкновенным тактом. Стали мы клеить свою программу, только вдвоем, никто нами не занимался. Исходили мы из того, что я могу изобразить на льду. Изобразить я могла крайне мало, а он меня прикрывал как мог. Отношения наши сразу стали замечательные, потому что оба понимали, а он и озвучил, что мы появимся на льду в первый и последний раз.
«И поэтому, – сказал он, – мы должны показать все!»
Потом стали снимать, как нас тренирует Наташа Бестемьянова. Она появлялась на съемке, очень яркая, одетая в какие-то шикарные меховые жилеты, и что-то типа показывала нам, ну, минут 30, чтобы было из чего монтировать.
При этом она пылала к тебе какой-то нечеловеческой любовью, которая моментально улетучивалась, как только камеры переставали работать, в раздевалке она не испытывала ко мне ни малейшего интереса. Она великая спортсменка, и я поклонница ее таланта и мужества, но про свой пиар она не забывала. И правильно делала. Сразу стало понятно, кто лидер из пар, а кто лузер.
Но все равно было очень смешно, я везде ходила с коньками, так и на спектакли приезжала после тренировок, мои коллеги артисты хохотали так, словно ничего смешнее в жизни не видели, и я хохотала вместе с ними.
На вопрос, что я буду делать на льду, я отвечала: «Проеду от бортика до бортика – и шпагат!» Этим и себя успокаивала. Я же знала, что позориться мне недолго, всего-то разок. Нам дали расписание съемок, чтобы мы утрясли со своими графиками. Я стала утрясать, каждую неделю в четверг предполагалась съемка «Танцев на льду», я стала разгребать под четверги свои гастроли, от каких-то решила отказаться, потом опомнилась, вспомнив, что четвергов у меня будет всего два, ну, в крайнем случае три, если вдруг чего не так пойдет, и спокойно отдала все четверги под свою обычную работу.
Перед днем Х, первой телевизионной съемкой, устроили тракт: это когда все точь-в-точь как на съемке, чтобы потом неожиданностей не было. Тут мы увидели впервые все друг друга, участники, потому что тренировались в разное время и на разных катках, а кое-кто и в Питере (Селин – Казакова). Ну все люди как люди, откатывали свои программы, им ставили свет, поправки, замечания и т.п. Я вроде и ничего была, но когда объявили нас, со мной что-то случилось. Я ведь много лет на сцене, знаю, как справляться с волнением, и до этого нашу программу показывала всем, кому только можно, чтобы привыкнуть, что на тебя смотрят.
А тут выехали, встали, музыка началась, а я с места сдвинуться не могу, вот не едут ноги, и все! Леша шепчет: «Успокойся». А я вроде и спокойная, а только ноги не едут. Второй раз дали наше «Бамбино, чао», а я опять ни с места. Тут все затихли, мертвая тишина. Даже Лешенька мой уже ничего не шептал. Третий раз наша музыка… И я каким-то немыслимым усилием воли заставила ноги двигаться, ничего не соображая, на прямых негнущихся конечностях я как-то отъездила из угла в угол, плюхнулась на шпагат и, не откланиваясь, поползла к бортику, залезла на него и замерла трупом. Все мои силы ушли на то, чтобы ноги двинулись, и больше сил у меня не осталось совсем.
Я лежала на бортике, и даже мыслей никаких не было, в таком я была шоке. Первый раз в жизни мое тело наотрез отказалось подчиняться мозгу. О! Так я и валялась дохлым червяком на бортике, и никто не знал, что со мной делать. А потом стали подходить фигуристы и фигуристки и говорить: «Здорово. Мне так понравилось».
Я знала, что ничего им понравиться не могло, но они это так говорили! Не как артисты, которые либо искренне восхищаются, либо врут. Нет, тут какой-то был прямой посыл и сигнал: мы с тобой. Вот это меня и тронуло, и оживило. Я стала смеяться и кричать главному продюсеру, который уговорил меня принять участие в «Танцах»: «Куда ты меня втравил?! Смерти моей захотел? Ведь и на съемках так будет!»
Но ситуация уже как-то стабилизировалась, шок прошел, хотя ноги еще долго дрожали, видимо, от возмущения, что их все-таки заставили заниматься ненужным им делом.
А потом началась наша жизнь в проекте «Танцы на льду». Очень она бурной была и безумно интересной. Меня сам факт, что я катаюсь на льду с олимпийским чемпионом, просто погружал в какую-то эйфорию.
Такая непрожитая жизнь, кусочек которой мне дали прожить. Я как будто была и не я. Какое-то кино про меня, которая вдруг стала фигуристкой. Как будто мне кто-то показывал мою другую судьбу: вот так ездишь на каток, вот так шнуруешь ботинки, вот так привычно болят ноги, вот такие у тебя соревнования, вот так ты перед ними безумно волнуешься… Все это я воспринимала как некое чудо.
Хотя неприятностей и нервов было выше крыши. Я про них позже напишу. И про других участников тоже. Потому что хоть мы и были вроде как соперники, но возникла между нами всеми какая-то невероятная нежность. Все мы были в одной лодке и куда-то плыли. Мы же первыми были, никто вообще заранее ничего не знал, что с нами случится на тренировке или на телезаписи. Например, на первом шоу наши замечательные судьи вдруг стали ставить нам очень низкие оценки. Мы вообще обалдели, некоторые артисты считали, что этот проект вроде как капустник, просто проехал – и уже здорово! А они (судьи) вдруг всерьез решили нас судить и давай всякие там 3,2 ставить из 6 возможных. Обидно! И неожиданно. И непонятно.
