– Потеряешь тут уверенность. Когда тебя, наконец, берут, ты заключаешь две первоклассные сделки, а потом: «Извините, вы не прошли испытательный срок». Нет, здесь что-то не так. Кто-то определенно не желает, чтобы я зарабатывал деньги. Давай я фамилию твою возьму. А еще лучше мамы твоей, чтобы вообще концов не нашли.
«Ну что за мужик, который фамилией жены прикрыться хочет», – брезгливо подумала Дина. Ее не интересовали его проблемы, они отвлекали от роли, выводили из образа. Она прекрасно справлялась со всеми партиями, которые он или судьба ей предлагали до этого: была молоденькой, влюбленной Джульеттой, затем обманутой, несчастной Одеттой, которая все же одержала победу над Одиллией, потом княжной Волконской – этакой женой декабриста, и эта роль ей особенно нравилась. Она любила свое самопожертвование, свое благородство. А теперь она должна была стать Галатеей – ожившей и восставшей из небытия. Только Пигмалионом, конечно, муж сделаться не мог. Ваятелем теперь был продюсер, а задача статуи заключалась в том, чтобы превратить свою каменную породу в воск и позволить лепить из себя настоящую звезду. И она позволила, и сияла уже почти в полную силу, и ей очень не хотелось, чтобы что-то омрачало и заглушало это вновь пробившееся на хмуром небосклоне сияние.
– Послушай, – устало сказала она, еле сдерживая зевок, – может, ты действительно не прошел испытательный срок, а? Что? Что ты на меня так смотришь? – На какую-то долю секунды Дина испугалась: ей показалось, что еще мгновение, и он ее ударит. Тон потерял уверенность, голос стал мягче: – Ну, ошибся где-то, недосмотрел. С кем не бывает…
– Иди мойся, – только и ответил Михаил.
О смене фамилии больше разговоров не было. Зато были другие:
– Я уезжаю на три недели.
– Так надолго?
– Марк договорился о гастрольном туре по всей Сибири. И знаешь, где будет завершение?
– И?..
– Здесь, в Новосибирске, в театре оперы и балета.
– Не может быть!
– Правда!
– Динка! – Муж хватает ее и кружит по комнате на руках. – Это же здорово!
– Здорово! А ты что же, не ревнуешь, скучать не будешь?
– Скучать буду, а что до ревности: «Разлука – опыт нам: Кто опыта страшится, Тот, верно, нелюбим, тот мало любит сам; Прямую страсть всегда разлука умножает – Так буря слабый огнь в минуту погашает…»
[15]
– Поняла, поняла, не продолжай. Я от твоего самообразования уже не знаю, куда прятаться. Сыплешь цитатами, будто литературный окончил.
– А что мне остается делать? Только читать.
– Кстати, о делах…
– Да?
– Я вот тут список написала. Думаю, можем ремонт начать делать, мебель посмотри, а хочешь, поищи варианты переезда. Думаю, скоро мы сможем позволить себе обойтись без соседей.
– Дин, мы же договаривались, что следующий большой гонорар ты одолжишь мне.
– Вот следующий и одолжу, дурачок, – мило отмахнулась она и тут же почувствовала, как мозг рассыпается на тысячу маленьких звенящих осколков, а щека загорается ослепляющей болью от полученной оплеухи. И почему-то вместе с россыпью искр взорвались у нее в сознании несколько собственных фраз, уверений и обещаний, которыми она так легко разбрасывалась, даже и не думая выполнять:
– Да-да, милый, снова собственный бизнес – это отличная идея. Я подумаю о стартовом капитале. Сколько, ты сказал, тебе нужно?
А ответ уже не слушала. Уже куда-то спешила, летела, ускользала в свой головокружительный танец.
– Хорошо, я помню про наши планы, но ты же понимаешь, что мне надо беречь ноги. В конце концов, пока именно они нас кормят. Так что машина для меня – это не роскошь, а средство первой необходимости.
И снова убегала, уносилась на новенькой модной вишневой «девятке», оставляя его надеяться и ждать, и верить в то, что второе пришествие возможно.
– Ну, как тебе?
– Красиво! Это тоже средство первой необходимости? – муж с грустью смотрел на Дину, которая вертелась перед зеркалом в шикарной норковой шубе до пят.
– Конечно, глупенький! В Сибири ведь живем. Сам же говоришь: у меня кожа да кости, а мерзнуть никак нельзя. Кому нужна вечно простуженная балерина? Я же прошлой зимой несколько раз болела, ты разве не заметил?
– Заметил, – только и сказал он, хотя мог бы добавить еще, что заметил не только это, но и то, что в последнее время она все чаще обращалась к нему не «милый», «дорогой» или «любимый», и не по имени даже, а все чаще именовала «глупенький», «дурачок» или «горе мое», не замечая его реакции и не желая думать о том, что он по-прежнему хотел быть ее счастьем.
– Я помню, я обещала, что помогу тебе снова встать на ноги, но Леночка так просила, что я просто не могла отказать, – Дина оправдывалась мимоходом. Ей, как всегда, было некогда. Звуки у нее получались неразборчивые, слова непонятные, потому что произносила она их вытянутым открытым ртом: она красилась. И длинные, черные реснички, чтобы без комочков, чтобы одна к одной, были сейчас гораздо важнее любых оправданий.
– Леночкины просьбы, выходит, важнее моих?
– Нет, конечно! – произнесла слишком эмоционально и, конечно, мазанула кисточкой по веку. Ну, что за напасть! – Просто ей путевку предложили горящую, а у тебя разве горит? Ты же можешь подождать еще немного, правда? Следующий гонорар точно вложим в твое дело. Я обещаю. Ну, договорились? – Дина удовлетворенно кивнула своему отражению. Веко снова было чистым, пушистые ресницы взметнулись к бровям, окаймляя глубокие, темные глаза.
– Договорились. – А что еще ответить? Другие варианты все равно не принимаются.
– Вот и молодец! – Она потянулась, чтобы чмокнуть его мимоходом, и тут же отпрянула, скривилась брезгливо: – Ты побрейся, что ли?! Что ты, как бомж какой-то: футболка заляпана, голова грязная. И этот запах… Ты опять пил?
– Не твое дело!
– Не мое? И ладно, пусть не мое. Ты ведь уже большой мальчик. В няньке, надеюсь, не нуждаешься?
– Не нуждаюсь.
– Ну и отлично. Значит, договорились, следующий гонорар твой. Побрейся только.
И он побрился, а она… Она получила оплеуху. Оплеуху, от которой звенело в ушах до сих пор, через столько лет, спустя столько событий. И звенело не потому, что она была слишком сильной или жутко болезненной, а только из-за того, что пощечину эту Дина получила заслуженно. Хотя эта простая истина открылась ей много позже, а тогда: скупые слезы, сжатые губы, решительное швыряние вещей в чемодан и полное равнодушие к рыданиям, просьбам и уверениям в том, что больше ни за что и никогда. Точки над «и» поставлены, чемодан собран. Десять минут в такси, и…
– Привет, я поживу у тебя? – Дина стоит на пороге у Марка.
Он с интересом рассматривает ее все еще красную щеку и изрекает:
