– Сам?
Дина почувствовала, как вспыхнули щеки, но все же договорила:
– …сам и выбраться должен.
Он больше не бесновался, не кричал и не плакал, не прыгал по комнате бешеным волком и не смотрел на жену раненым зверем. Смотрел изучающе, будто впервые видел, будто хотел разглядеть в ней то, чего раньше не замечал. Глаза его были изумленными, но спокойными, спокойным же оказался и тон, когда тихим и внятным голосом Миша произнес:
– Пошла вон.
И Дина пошла. Собрала и клочки газеты, и разбросанные по столу визитки всевозможных больниц и разных целителей, к которым рекомендовала ему обратиться, и миски с едой, словно боялась оставить ему лишнее и ненужное напоминание о себе. И только на пороге квартиры задержалась на секунду, обводя прощальным взглядом жилище, о потере которого не сожалела ни капли. Не было в ней ни жалости, ни сострадания, ни осознания собственной неправоты, одно лишь непонимание. Постояла в дверях, пожала плечами, пробормотав: «И чего ему не хватает?» – и исчезла, не задержавшись. А задержись еще на мгновение, она бы услышала ответ: такой простой, такой незатейливый, такой до смешного очевидный. Очевидный даже для соседки, которая и произнесла его, стоя на кухне у раковины:
– Любви…
Марк догнал Дину уже возле гримерки, сказал с наигранной обидой:
– Бегаешь – не угнаться.
– А зачем догоняешь?
– Хочу посмотреть на реакцию. – И он распахнул перед ней дверь.
Дина замерла в восхищении: комнату заполняли корзины цветов:
– Ты перестарался. В таком амбре отдыхать невозможно, есть риск задохнуться.
– Я тут совершено ни при чем. Это признание, Диночка. Тут кроме корзин еще и телеграммы. – Он подскочил к ее столику и взял внушительную пачку открыток. – Министр культуры, директор театра, главрежи других театров. Все поздравляют, желают и… – Он хитро примолк.
– И?
– …завидуют.
Дина расхохоталась:
– А говоришь, что ты ни при чем?! Бальзам-то на душу ты поливаешь, а не все эти телеграммы.
– Значит, твоя душенька довольна?
– Вполне.
– Смотри, тут еще корзина с фруктами. Это уже я постарался. Если в антракте захочешь перекусить, то тут и персики, и груши, и мушмула, и вода на любой вкус. Да, я еще распорядился раскладушку поставить, если тебе понадобится ноги вытянуть. Все-таки на полу растягиваться тебе уже не пристало. И давно, между прочим. Короче, раскладушку принесут, не удивляйся. Можешь, кстати, и сейчас еще минут двадцать полежать. Ну, а потом… тадам. – Марк подскочил к шкафу и сдернул простыню, закрывавшую нечто, висевшее на дверце. Дина ахнула: новый костюм был выше всяких похвал. И хотя она уже неоднократно видела его на примерках и подгонах, теперь, за полчаса до выхода на самые заветные подмостки, показался он ей особенно волшебным. – В общем, отдыхай. Минут через двадцать пришлю тебе помощницу влезть в эту красоту.
– Спасибо, дорогой.
– Не слышу восторга. Почему грустный голос?
– Нет-нет, все в порядке. Просто немного волнуюсь.
– А… Ну, что естественно, то не стыдно. Значит, все чудесно, всего хватает?
– Конечно!
– Точно-точно?
– Абсолютно, – отвечает Дина, настойчиво отгоняя тот голос, что даже не шепчет, а кричит у нее внутри, угрожая безопасности барабанных перепонок. И кричит он: «Не хватает любви!»
– Тогда я побежал. – Марк, наградив балерину воздушным поцелуем, скрывается за дверью, но через секунду уже снова просовывает голову в гримерную: – Кстати о волнении. Забыл сказать: оно тебе совершенно ни к чему. В зале будет твой самый верный и преданный поклонник в лице моей матушки. А она, ты же знаешь, даже самый мертвый зал сумеет завести. Так что успех обеспечен. Наша радость и счастье будет ликовать в директорской ложе.
Дина снисходительно улыбается. Да, на ее бенефис действительно соберутся многие. Не только мама Марка, но и приемные родители самой Дины, и ее настоящий папа, привезший с Украины и жену, и детей, чтобы порадовать дочь. Марк знает об этом, а потому и счастлив за свою подопечную. Но Марк не может знать, что ее радость и счастье зависят только от того, будет ли занято одно-единственное место в центре первого яруса.
17
Вера вышла из стационара, окончательно утратив ощущение торжества и удовлетворения, которое владело ею в тот момент, когда она покинула палату отказывавшейся от еды пациентки. Вера по-прежнему была уверена в своем профессиональном мастерстве, знала, что навыки нарколога высочайшего класса сочетаются в ней с мастерством чуткого и внимательного психолога. Но не хуже всего этого понимала она и другое: удовлетворенность жизнью не может зависеть исключительно от успешной, любимой работы. Тем более что в данный момент эта работа ее скорее раздражала и отвлекала от дел более важных. Ей хотелось немедленно бежать домой, а надо было еще избавиться от неугомонного журналиста, беспрерывно тарахтевшего об «оригинальных методах доктора Сизовой», которые он обязательно упомянет в своей статье. Еще один плюс в ее копилку прекрасного специалиста. Главврач будет доволен: хорошая реклама клинике обеспечена. Веру в худшем случае ожидает благодарственная грамота, в лучшем – толстый конверт. Хотя что из этого лучше, что хуже, и не разберешь сразу. Конверт вручают в кабинете с глазу на глаз, а грамоту в актовом зале при всем честном народе. Вот и пойми, что важнее: материальное благополучие или обласканное самолюбие. Вера на финансовую сторону жизни не жаловалась. Во-первых, зарплаты в частной клинике вполне хватало на хороший уровень жизни, а доходы от бизнеса мужа поднимали эту жизнь на уровень высокий. Хотя теперь один белый конверт грозил сбросить Веру с лестницы, упала бы она всего на несколько ступенек, удержалась бы на плаву. Утопая в своих мрачных размышлениях, Вера не помнила сейчас о том, что умеет плавать. И все-таки она великолепно владела собой. Никто, даже самый проницательный экстрасенс, не заподозрил бы в этой решительно шагающей по коридору женщине ни капли неуверенности. Куда там обычному журналисту!
– И снова в бой, покой нам только снится? – игриво пропел Оршанский, еле поспевая за своей спутницей.
Сражаться Вере совсем не хотелось. В определенном возрасте над всеми остальными желаниями начинает превалировать стремление к покою, и хотя сорокалетняя женщина обычно еще полна и сил, и желаний, она все же старается избегать ненужных потрясений и изменений в жизни, которые к тому же не обещают принести ни радости, ни счастья. Журналист, конечно, имел в виду работу, а она опять улетела в свои проблемы.
– Сразиться осталось только с ветряными мельницами, – ответила Вера корреспонденту, останавливаясь у двери своего кабинета и не приглашая его войти.
– И что, никаких рассерженных больных и недовольных лечением родственников?
– Нет, только собственные страхи и нелюбовь к заполнению документов. Ужасно боюсь ошибиться в какой-нибудь ерунде и потом получить по шапке. Заполнение карточек не для меня, но отчетности и бумагомарания в нашей стране везде хватает, а уж больше, чем в медицине, наверное, вообще нигде не сыщешь. Разве что в образовании. Мы обязаны жить по стандартам. Шаг влево, шаг вправо – и ты неугоден.
