Думаю, нам стоит забыть об Алине, тем более что в жизни происходит много других, гораздо более важных лично для нас событий. Да, Славушка, я имею в виду жизнь твоего сына. Обидно, что все так заканчивается. Мальчик очень переживает. Ты была права, когда говорила, что Катерина ему не пара. Я ее нисколько не оправдываю, но, честно говоря, и не могу осуждать. Любой молоденькой дурочке именитый режиссер со средствами и обаянием покажется лучшей партией и лучшим будущим для ребенка, чем нищий преподаватель психологии. Это я со своим жизненным опытом могу утверждать, что у моего племянника большое будущее, а Катя, наверное, ждать устала. Она спешит жить, ей подавай все и сразу. Безумно жаль Димочку. Он-то в чем виноват? Я его видела совсем недавно. Такой смышленый малыш: весь в отца. А Катерина потом еще локти кусать будет. Хотя зачем? Пусть у нее все будет хорошо. Отпустим ее с миром, правда? Тебя ведь этому учат в твоей обители?
Так хочется увидеться, дорогая! Ты забралась слишком далеко. Я ведь уже не юная девочка, чтобы без опаски отправляться за тридевять земель. Ну, да ладно, перезимуем, а там видно будет. Может, и решусь наведаться в твой заповедный край. Только прошу тебя: уволь меня от разговоров с настоятельницей. Все это бесполезно. Я верю в магию колб, пробирок и гетерозиготных по доминанте белых крыс. Довольно забавно: мы верим в разные вещи, а результат одинаковый. Я не слишком беспокоюсь за своего племянника, ибо, согласно психологии, у молодого, я бы даже сказала, юного мужчины вся жизнь впереди. И ты не особенно волнуешься: ты знаешь, что обеспечишь его спасение своими молитвами. Я думаю, дорогая, это доказывает лишь одно: каждому человеку необходимо во что-то верить. И у каждого эта вера своя. Спасибо, что не забываешь у своего покровителя и за меня попросить.
Целую, милая. Я.
43
Никогда раньше Гальперину не приходилось бывать под Мурманском зимой. Он бы и сейчас не поехал, если бы не встревоженный голос матери. Этот странный звонок, эти ее надрывные интонации, эта странная просьба срочно увидеться заставляла волноваться. Неужели все это из-за его письма? Да нет. Не может быть. В нем не было ничего предосудительного: обычные вопросы. А что они думали? Что он идиот? Что никогда не поинтересуется, зачем его заставили искать по всему миру незнакомую девицу? Теперь он уже не безмозглый врач-психиатр, которому любую историю можно преподнести под видом исключительно интересного с точки зрения науки случая. Нет, теперь он понимает, что за всем этим что-то скрывается. А как иначе объяснить эти постоянные «Ищи — не ищи». То в лепешку разбейся, но найди Алину, то вдруг с бухты-барахты забудь о ней навсегда. Конечно, не к лицу такие мысли сыну монахини, но он, черт возьми, имеет право знать! Явная нервозность матери только разожгла его любопытство. Если бы она ответила на его письмо письмом или даже вовсе проигнорировала бы его, Влад бы определенно повременил с поездкой. Во всяком случае, дождался бы весны, а еще лучше лета. Зима на берегу Баренцева моря никогда не казалась Гальперину комфортным сезоном. Он бы лучше еще пару-тройку раз смотался в Африку, зной и жару его организм воспринимал гораздо лучше, чем пронизывающий, пусть и южный, дующий с материка ветер и полярную ночь. Кроме того, навещая мать летом, он никогда не отказывал себе в удовольствии вспомнить детство. Смущаясь, брал в монастырской дворницкой снасти и шел на мостки. Часами просиживал над ручьями и радовался: все же есть еще заповедные места, не все поглотила индустриализация. Если повезет, на крючок здесь может попасться и кумжа, и семга. В такие минуты Влад часто вспоминал изгибы Лососинки, на берегах которой вырос. Вспоминал, как рыбачил с теткой и как она увлеченно рассказывала, что всего в пятидесяти километрах от его родной деревни речушка впадает в огромное Онежское озеро, а по нему ходят настоящие большие пароходы — и не откуда-нибудь, а из самого Ленинграда. А потом шли бесконечные истории про город на Неве, про дворцы и фонтаны, про совершенную диковину — разводные мосты и еще про такое огромное количество невообразимых вещей, которые Влад загорелся желанием увидеть. Поэтому, когда представилась возможность, сорвался покорять Ленинград, а тетка тогда удивлялась, почему не к ней — не в Москву? А сама же говорила: «Москва? Ну, что Москва? Кремль да Арбат — вот и вся столица». Теперь-то Влад знает — это не так:
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром…
…Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы…
[16]
Но это сейчас он закоренелый урбанист — столичный житель, умеющий обходиться без природных красот. Хотя нет-нет да и вспомнит о зеленых холмах, о вековых соснах, о пушистом мхе, об ароматной, кисло-сладкой морошке. Вспомнит, сядет в самолет, и через несколько часов он в Мурманске, а там уж до монастыря недалеко. А в монастыре — мама, а вокруг монастыря — природа, а в природе — детство. Это все ностальгия, слезы и сопли, предаваться меланхолии Гальперин не любит. Иногда позволяет себе расслабиться, да и то летом, в отпуске. Сейчас ни о какой ностальгии речь не идет. Сегодняшняя поездка — вынужденная необходимость. Влад никак не может объяснить себе странного волнения матери, не может понять ее неожиданной просьбы о срочной встрече. Он целиком охвачен унынием: скорее всего речь идет об обыкновенных предрассудках пожилого человека или о желании матери повлиять на судьбу сына. Конечно, его маме это не свойственно: уж она-то точно знает, кто способен влиять на человеческие судьбы, но Гальперин смеет надеяться, что материнского в ней все-таки больше, чем монашеского. Быть может, она просто желает счастья своему ребенку, хочет, чтобы он избежал повторения ее судьбы. Хотя Влад уверен — каждый творит свою судьбу сам. Никто не заставлял его матушку так распорядиться своей жизнью. Когда ему исполнилось четырнадцать и он отправился в питерский экстернат, никто не принуждал ее заканчивать Православный университет и принимать постриг. Гальперин никогда не считал, что виной тому его отъезд: знал, это решение мама приняла давно, но что могло сподвигнуть молодую, интересную женщину распорядиться своей жизнью подобным образом, он не понимал ни тогда, ни сейчас. В этом они были едины с теткой. Хотя не только в этом. Оба врачи-психиатры, оба помешаны на своей профессии, оба ценят общее выше личного. Тетки ему по-настоящему не хватает. Ее уже несколько лет как нет, а он все еще чувствует пустоту. Конечно, последние двадцать лет она практически заменила ему мать. Это к ней он пришел жить после развода с Катериной, это для нее выкупил именно ту квартиру в Замоскворечье, в которой они жили когда-то с матерью. Тетя уже тогда неважно себя чувствовала (шалило давление), боялась гулять с Финчем, поэтому и приходилось отвозить его во время отъездов к бывшей жене, но этот переезд сделал ее по-настоящему счастливой.
— Славочка, я опять сплю в нашей комнате, ты можешь это представить? — восхищенно говорила матери тетя Тоня.
— Не представляю, Тонь. Я давно все забыла.
— Но тебе же было семнадцать, когда ты уехала.
— Я забыла, Тоня!
