Итак, начнем. Теперь я понимаю: ты права. Конечно, мальчику надо найти Алину. Но как? Что у меня есть? Только ее московский телефон. Можно по нему позвонить, но что это даст? Посмотрим. Попытка — не пытка. Я сделаю так, как ты просишь, хотя, честно говоря, не понимаю, почему надо продолжать скрывать всю эту историю. Теперь, когда Галины нет на свете, нет никого, кому могла бы быть неприятна такая правда. Нет, я ошибаюсь. Такой человек есть. Это — ты. Ты сама до сих пор не простила себя, ты не можешь открыться сыну, ты не хочешь, чтобы он узнал, какая ты на самом деле? Но, милая, Влад, как никто другой, мечтал бы о том, чтобы его мама оказалась обычной женщиной, а не святой. Однако, как бы я ни считала, мне придется подчиниться твоим желаниям. Ты — моя сестра, и я априори на твоей стороне. Я расскажу Владу о своем не слишком удачном опыте научной работы над личностью Алины и попрошу продолжить ее под предлогом большого количества накопленного ценного для психологии материала. Увидим, что из этого получится.
Славочка, все, что я написала до этого, хотела отправить раньше, но не сложилось. Зато теперь могу поделиться первыми результатами. Они и оптимистичны, и не очень. Плюс в том, что Влад загорелся идеей и даже уже звонил в квартиру Алины. Но там автоответчик, что неудивительно, ведь она в Америке. Мальчик вознамерился ее разыскать, но я не очень представляю, как ему это удастся. И это минус. Однако будем надеяться на лучшее.
Да, возвращаю тебе твое письмо. Прости, но рука не поднялась это сжечь. Если хочешь, сделай это сама, а если можешь, послушай меня: не сжигай! Я уверена, когда-нибудь желание рассказать правду перевесит предрассудки (да-да, именно предрассудки, по-другому просто не могу назвать твое поведение), и тогда ты сэкономишь и чернила, и бумагу, и время, и душевные силы.
И еще, Славочка, хочу спросить тебя: знаешь, почему я стала врачом? Это банально и просто. Я всегда хотела спасать людей, помогать им. Ты веришь в спасение в ином мире, в будущем и прекрасном, но, если в твоих силах будет спасти кого-то в мире настоящем, прошу тебя, не отказывай себе в этом удовольствии. Возможно, сейчас ты не поймешь, что я имею в виду, но я верю, что когда-нибудь это случится.
Целую тебя, милая моя сестричка. Не грусти, не отчаивайся и ни в чем себя не вини. Помни, что на свете есть та, для кого ты — самая родная и близкая. Я очень люблю тебя, Славочка.
Целую тебя. Я.
— «…Та, для кого ты — самая родная и близкая…» — с удовольствием повторяет Алина так, как делала это месяц назад. Тогда она перечитывала и перечитывала письмо, все время по несколько раз останавливаясь на фразах: «Ты — моя сестра, и я априори на твоей стороне»; «Все, что делает счастливой мою дорогую сестричку, делает счастливой и меня. А уж если в моих силах осчастливить ее еще больше…»; «Разве могу я позволить себе испортить отношения с той, кто мне дороже всех на свете? Зачем? Чтобы мучиться от одиночества, упиваясь обидой?» Алина перечитывала, и с каждой очередной буквой, следующим словом, новым предложением в ней крепла уверенность, что в ее жизни упоение обидой давно прошло, и осталось только одиночество, от которого еще есть шанс избавиться. И она этим шансом воспользовалась.
Алина складывает лист, прячет в карман, спешит назад к сестре. В коридоре сталкивается с Натали.
— Куда ты пропала, мамочка? Майки уже проснулся. Пойдем быстрее!
В детской безмятежная Маша кормит малыша. Смотрит на него, сосредоточенно сосущего, с благоговением, потом поднимает глаза на вошедших:
— Хорошенький, правда?
— Очень, — шепчут одновременно.
Натали подбегает и усаживается на ковер у тетиных ног. Она беспокойно замирает, и в ее позе чувствуется нарастающее напряжение.
— Еще долго?
— Минут десять, — улыбается Маша.
— А мы точно пойдем?
— Натали! — одергивает дочь Алина.
— Конечно, мы же договорились. Пойдем обязательно.
— Можно одеваться?
— Беги! — Алина выпроваживает девочку, оборачивается к сестре, сердится по привычке: — Опять балуешь!
— Ладно тебе. Посмотри, как она радуется.
— Еще бы не радоваться. Это только ты можешь оставить своего двухнедельного кроху и вести чужого ребенка кататься на аттракционах. Как будто я сама не могу.
— Не можешь. Ты терпеть не можешь американские горки. И не чужого ребенка я веду развлекаться, а Натали. И своего я не бросаю, а оставляю с лучшей в мире тетей. Разве не так?
— Все-таки неправильную профессию ты выбрала!
— Как это?
— Могла бы стать отличным дипломатом.
Маша смеется:
— Ну, скрипачка из меня вроде бы тоже вышла неплохая. Наелся? Вот молодец! — Она быстро вытирает младенцу ротик, поднимает его столбиком и протягивает Алине: — Держи сокровище, а я пойду собираться.
— Иди. — Алина двумя руками прижимает к себе племянника, начинает легонько покачивать, и ей кажется, что она слышит, как в такт ее движениям шуршит спрятанное в кармане письмо.
Маша оборачивается в дверях:
— Так ты мне не ответила…
«И что теперь делать? Отдать ей письмо? Сейчас? Как-то не вовремя. Но надо что-то сказать. Что?»
— Почему ты все-таки приехала?
— Потому, потому что… — Алина вспоминает предпоследнюю фразу письма и облегченно улыбается. Что может быть лучше искренних, правдивых слов? — Потому что я очень люблю тебя, Машенька! — произносит она и тут же обращается к ребенку: — Давай, мой маленький. Сейчас мы с тобой умоемся, переоденемся, погуляем. Ну, что ты замерла! — это опять к сестре. — Тебе через три часа возвращаться!
— Я… я…
— Мэри! — доносится нетерпеливый возглас из холла, и совершенно сбитая с толку неожиданным признанием сестры Маша вынуждена поспешить на зов.
— Повезло, легко отделались, — ласково шепчет Алина племяннику. Она ловко меняет малышу подгузник, надевает ему чистые футболку и шортики, кричит «Пока!», откликаясь на прозвучавшее снизу: «Мы ушли», и говорит ребенку: — Сейчас мы тоже пойдем.
Алина медленно толкает перед собой коляску с младенцем. Опираясь на ручку и никуда не спеша, она практически не хромает. Она идет и думает о том, что этот неторопливый жизненный ритм начал пускать в ней свои соблазнительные корни. Она уже не испытывает тоски по суете, хаосу, активности; ей нравится размеренное, спокойное существование без каждодневных встреч, обсуждений, планов, договоров, съемок и постоянных разговоров по телефону. Алина понимает, почему сестра предпочла Нью-Йорку этот скромный пригород Ньюарка. После перелетов, гастролей, огромных залов, софитов, аплодисментов, поклонов хочется очутиться в тишине, в том мире, который будет принадлежать только тебе, а Нью-Йорк, как бы ты его ни любил и каким бы близким он ни казался, никогда не станет полностью твоим. Этот прекрасный город вбирает в себя всех и каждого, оставаясь величественным и неприступным. Нью-Йорк — покровитель, а хочется обычного друга. Небольшой поселок, где все жители друг друга знают, но не вмешиваются в жизнь соседей, — именно то, что нужно для того, чтобы после растраченных эмоций, феерии чувств, фонтана исполненных со сцены дивных мелодий вновь обрести себя. Алина понимает, что и сама уже стала забывать, каким было то ощущение дикой, нескончаемой усталости, которое владело ею месяц назад. Теперь вместо разъездов, перелетов, перемещений она путешествует на короткие дистанции: дом — магазин — дом, дом — парк — дом, дом — детский врач — дом, и эти маршруты (удивительно!) доставляют ей не меньше удовольствия, чем восхождение на Килиманджаро или сплав по Амазонке.
