Дорога домой все еще была непривычной – переехали они только неделю назад. Нервная Марина теперь жила в их прежней квартире, а своего мужа, того потерянного мужчинку, которого Ольга видела мельком, Марина «воткнула», как она выразилась, прямо в новый ремонт, и «пусть спасибо скажет». Сколько ни уговаривала себя Ольга, что ей плевать, как там устроится чужой муж, к тому же бывший, да и пьяница, на душе было погано. Дрянь была квартира; она знала об этом, а человек тот – нет.
– Это же кот в мешке, понимаешь? – объясняла Олегу. – Ремонт красивый, да; а что под ним?
– А по-моему, нормальная квартира, – возражал он, – особенно сейчас.
Интеллигентный Володя действительно поработал на славу. Стенки в комнате приобрели нежно-персиковый цвет, от чего создавалось впечатление, что здесь тепло. Двугорбое пятно со стены исчезло, хотя Ольга могла по памяти нарисовать его очертания. Притронулась рукой – и пальцами ощутила предательскую неровность: я здесь, я вернусь. Володя тоже знал об этом или угадал Ольгину мысль: «Я в комнате потому и накатик пустил, чтобы, когда начнет проступать, не сразу стало заметно». На кухне и в прихожей стенки были теперь цвета густых сливок. «Оптический эффект, пространство расширено, – Володя зашел вперед, широким экскурсоводческим жестом указывая на стены, – такое вот воздействие светлых тонов. И сантехника новая; сразу впечатление другое, верно?»
Ушел в небытие громоздкий приземистый унитаз; если б еще забыть, каково было его мыть… Исчезли вечно слезящиеся трубы – тряпка под ними быстро пропитывалась влагой, надо было полоскать и отжимать ее. Вечный двигатель; как и лужа вокруг унитаза, тоже вечная, потому что, как ни вытирай, она снова и снова набегала, и тряпка, разбухшая и скользкая, тошнотворно вонявшая плесенью, не впитывала воду. Пропал, будто вовсе не бывал, огромный крюк на двери. Тусклая лампочка под потолком упокоилась на помойке – вместо нее висел овальный фонарик, ярко освещавший новенький унитаз посреди светло-зеленых стен.
Квартира выглядела почти игриво. «Вы сказали, на мое усмотрение, так я всю сантехнику поменял, иначе не смотрелось бы. Плюс два стекла новых, на кухне и в кладовке. Стекольные работы – это мой кореш делал, там тридцать рэ будет. Ну, раковина с унитазом…» Олег пошел его провожать, на ходу вынимая бумажник.
– Слушай, да парень молоток! – восхищенно сказал он, вернувшись. – Квартиру не узнать!
Узнать, узнать; осенью пятно вернется, как на ключике Синей Бороды. Новенькая труба в туалете покроется матовой холодной испариной, капли влаги набухнут, а потом превратятся в струйки – ровные, медленные, неизбежные. Никакие оптические игры с пространством, эмоционально продуманные цвета, никакие плафончики ничего не изменят. Будь проклята эта квартира, которая столько лет преследует меня; будь она проклята! Но при чем тут этот дядька, и без того пришибленный всем на свете, включая собственное пьянство, за что он обречен здесь жить?! Не обмен – обман.
– Олюнь, а какая альтернатива – сдавать? Искать клие-э-энта, – муж очень забавно растянул слово, – трясти с него башли, а когда съедет, снова звать Володю, чтоб ремонтировал? Ты, кстати, знаешь, чем он занимается, помимо ремонтов?
– Нет; откуда?
– Он мне в коридоре рассказал: аспирант на кафедре психологии. На фига тебе, спрашиваю, психология сдалась? Преподавать хочет. Намекнул, что тема, мол, интересная. Тогда, говорю, брось ремонтами заниматься. Он вытаращил на меня усы. Ну ты даешь, говорит; а жить на что?
Олег засмеялся. Надо же, подумала Ольга, всю биографию за пять минут узнал; что значит обаяние.
– А если серьезно, Оль, то при обмене все равно кто-то сюда вселится. Так уж лучше пускай пьяница.
…Войдя в прихожую, услышала голоса. Черняки; давно?
– Принимай, принимай, хозяйка! – Николай Денисович поднялся с дивана ей навстречу. – Мы ждем не дождемся, мама торт купила; чаем-то напоите?
– «Киевский», и очередь совсем небольшая, – улыбнулась свекровь, целуя Ольгу в щеку. – Ой, извиняюсь, я тебя помадой испачкала, – и стерла пальцами свой поцелуй.
Этот ритуал повторялся при каждой встрече: поцелуй, затем уничтожение его следов.
– И долго вы еще собираетесь принимать гостей на кухне? – Николай Денисович придвинул чашку к себе. – Столовый гарнитур нужно достать, стол и стулья. Я поспрашиваю; а то что же это, в самом деле: теперь, когда места достаточно…
Торт «Киевский» был похож на известняк со строительным раствором, присыпанный сверху шоколадным грунтом. Свекровь, деликатно слизывая крем с ложечки, что-то уютно вещала про хозяйство. Ольга вспомнила новенький магазин на взморье, но ухо поймало слово «сервиз».
– …гэдээровский. Подумай, какая удача, – Алиса Ефимовна повернула к ней оживленное лицо. – Был польский, но я сразу предупредила, что мне для подарка.
– Чем тебе польский плох? – удивился Николай Денисович.
– А тем! Гэдээровский фарфор лучше, и не спорь со мной, Коленька, – запальчиво ответила жена.
– Кто с тобой поспорит, тот два дня не проживет, – буркнул тот и подмигнул Ольге.
Она чуть не ляпнула: «А мейсенского фарфора не было? Жалко», но язвить было лень. Она незаметно прислушивалась к разговору. Как у них все странно! Перепалки эти, частенько на таком накале, что делается неловко; шутки, понятные им одним и явно обкатанные давным-давно, над которыми смеялись не раз и не два – и все-таки смеются снова. У них свои правила буквально для всего: что и как должно быть на столе, каким должен быть сам стол, шкаф, полотенца, занавески, отношения… Очерченный круг. Или не круг, а правильный многоугольник, вроде гексагона. Ну конечно: ячейка!
Частичка сотов; ячейка, семья.
Как они были недовольны обменом! «Что такое? Неужели нельзя было найти в новом доме?» – кипятился Николай Денисович. «Мы не искали в новом доме – мы хотели в старом». – «Зачем? Кому это надо?» – «Нам, папа». – «Но почему? Чем вам плох новый дом?» – «Мы должны заниматься, – терпеливо объяснял Олег, – а как можно сосредоточиться, если тут слышен каждый соседский чих?» Пока он отбивался от Николая Денисовича, Ольге пришлось выслушать пылкую речь свекрови о мусоропроводе: «Какое это удобство, ты не представляешь, Оленька! Вышел на лестничную площадку, выгрузил помойное ведро – и все!» – «Мама, мама, что же ты молчала», шутливо запричитал Олег, и вдруг отец рявкнул, побагровев: «Молчать! Молокососы!» – и хлопнул по столу ладонью.
Случилось это незадолго до переезда. «Батя золотой человек, а что вожжа под мантию попала, так ты не бери в голову. Слышишь, Олюнь?» Это было проще всего – не брать в голову, но трудно было поверить, что свекор взорвался безо всякой причины, на голом месте. Он ушел в другую комнату, громко хлопнув дверью. Алиса Ефимовна протягивала в прихожей какой-то пакет («тут печенье, возьмите…») и тянулась целоваться, потом стирала свой поцелуй, лепетала что-то извинительное про «Коленьку, он такой нервный».
Сегодня золотой человек, нервный Коленька аккуратно сгребал с блюдца ложечкой остатки крема. Этот внезапный визит с тортом, подмигиванием и обещанным сервизом означал, видимо, что им простили «неразумный» обмен. Квартира признана («места достаточно»), несмотря на старый дом и отдаленность от дорогих родителей. Мебельные разговоры смешили и настораживали: они что, не понимают, что денег нет, тем более после ремонта? Какой там гарнитур, дотянуть бы до зарплаты…
