– На этот вопрос каждый литератор ответит вам по-своему. Судьбы книг очень похожи на человеческие судьбы. И зарождение книги очень напоминает зарождение человеческой жизни. Крошечная клетка, из которой вырастает целый мир. Бывает так, что вдруг видишь какое-то лицо, которое тебя потом мучает, требует воплощения… А бывает, что весь роман со всеми своими героями обрушивается на тебя некой определенной интонацией. Если вы заговорили о «Почерке Леонардо» – то этот роман зародился как раз на чужбине.
Он «зазвучал» во мне явственно и внезапно, за завтраком, на кухне у моей сестры, в Бостоне. Она рассказывала, как знакомый ее фаготист однажды в октябре ехал на репетицию оркестра в соседний городок по очень крутой горной дороге. Неожиданно для октября поднялась снежная буря, стали падать деревья, нагруженные листвой и снегом, завалило дорогу… И фаготист просидел в машине восемь часов, потому что дорожные службы не были готовы к такой внезапной зиме. Поскольку его фагот мог замерзнуть, музыкант стал играть, разогревая инструмент, и много часов играл весь свой репертуар… Как только сестра произнесла это, во мне зазвучал фагот… Густой протяжный звук в снежной зиме. Я сразу поняла, что это – роман. С необыкновенной ясностью поняла, что мой-то музыкант и ехал, возможно, на репетицию, только не доехал… Поняла, что обязательно должна там быть любовь, большая трагическая любовь…
Я не знала еще, не видела лица героини, не понимала – к кому и зачем он едет… но только в ту минуту роман уже состоялся – этой интонацией… Оставалось только написать его, «разыграть», оркестровать, разнообразить…
Однако «улита едет»… И интересно, что героиню спустя чуть ли не год я нашла опять-таки в Америке, в странствиях. К тому времени уже поняла, что она должна быть… циркачкой. Она приснилась мне – шла с балансиром по канату. Я проснулась и подумала – что за бред? Откуда? Куда? Я в цирке в детстве была раза два, совсем не мои утехи… Тогда я даже не знала, что вот эта палка, которую канатоходцы держат в руках, «балансиром» называется…
Однако в нашем деле следует очень чутко прислушиваться, когда тебя окликают во сне. Писательские сны – это, знаете, очень серьезно. Поняв, что моя героиня не желает слезать с каната, принялась я искать цирковых людей… А трудно! Совсем другая, чужая среда. Тут звонит мне из Монреаля подруга Лена и говорит – а ты приезжай к нам. Мои девчонки работают в знаменитом «Цирке дю Солей», одна переводчицей, другая в кастинге… они все тебе покажут…
Я подумала – вот и отлично, цирк у меня в кармане, ура. Опишу, как эти самые… ну, как их… кувыркаются на этом самом… ну, как его… Съезжу туда на пару дней, пошляюсь, поглазею, поговорю с кем-то из циркачей (тогда я еще не знала, что цирковые ненавидят это слово и никогда им себя не называют), и дело будет в шляпе – много ли надо писательскому воображению!
И само собой, за эту наглую самонадеянность, за неуважение к огромному чужому судьбинному труду оказалась наказанной.
Приезжаю – в цирке каникулы, пустые студии, никого нет, только тренируется какой-то воздушный гимнаст на трапеции. И так неэлегантно тренируется, медленно разучивая один и тот же трюк… скукотища, пустующие гримерные… Нет чтобы клоун навстречу и – ррраз! – перекувыркнулся… (Тогда я опять-таки не знала, что «клоун» в цирке иначе называется…)
Я просто в отчаяние впала! Роман начат, живой, уже во мне звучащий… а больше ничегошеньки-то и нет. И я заробела… Главное, стала догадываться, что Цирк – это бездна такая, которую не то что вычерпать, а по краешку пройти – и то страшно. Обязательно свалишься без знания точных реалий. Куда уж мне, совершенно посторонней в том мире…
Короче, в ужасе и унынии приезжаю из Монреаля к сестре в Бостон, а та говорит:
– Слушай, тебе тут звонили из Майами, говорят, ты обещала приехать, выступить? Ты, видимо, совсем спятила? Или географию в школе не учила? Ты знаешь, что такое Майами – в июле?! Тебе Тель-Авив покажется Сибирью. К тому же это три с половиной часа лету туда и столько же обратно. Во имя чего? Погарцевать перед пятью русскими пенсионерами?
Я совсем расстроилась, просто не представляла, что это за расстояния. А отказывать-то неудобно: обещала, организаторы уже купили мне билет на самолет…
Картинка по теме:
Словом, поплелась я в Майами.
Прилетаю и уже в аэропорту понимаю, что конец мне – с моей-то астмой – настает самый натуральный. Меня встречает милая такая пара, муж и жена, местные активисты. Заботливо вытаскивают из кондиционированного аэропорта, запихивают в кондиционированный автомобиль… Но в эти три минуты перерыва я обреченно хватаю ртом воздух раскаленной домны и мысленно произношу разные очень эмоциональные слова…
– У нас тут отлично, – слышу я между тем своих провожатых, – климат хороший, теплый, вечное лето… Если б только не крокодилы…
– А что – крокодилы? – испуганно спрашиваю я. – Где они?
– Да везде, – охотно отвечают мне. – Вон, видите, это шоссе, по которому мы сейчас едем, называется Крокодиловая аллея. Сетки вдоль дороги видите? Это ограждения… Гринпис проклятый не дает отстреливать, вот и расплодилось их четыре миллиона. В дома заходят, в бассейны хлюпаются…
– А вы меня куда… поместите? – осторожно спрашиваю я.
– В квартирку тут одну. Она на первом этаже, так вы запирайтесь как следует. Да вам не стоит беспокоиться! Они на взрослых редко нападают. В основном на кошек, собак… ну и детей нельзя выпускать гулять одних. А на взрослых – редко. Ну… десять случаев в год, не больше…
– Понятно, – говорю я.
– А в океане их всех вообще акулы съели. Вы, Дина Ильинична, взяли купальник-то? Поплавать?
– Знаете… – мямлю я, – предпочитаю просто душ… если можно…
– Напрасно, напрасно! Они на людей редко нападают. Случаев десять в год, не больше… Это все Гринпис проклятый… Акулы им дороже людей… Да, собственно, и акулы-то не проблема. Проблема у нас – гремучие змеи.
– Ах вот как… – вежливо говорю я, цепенея от ужаса: змеи, несмотря на то что они – тотем моего гороскопа по году рождения, повергают меня в состояние падучей.
– Ну да. Главное, присутствия духа не терять. У нас сразу: вертолет, госпиталь, сыворотка… И все – о`кей… Да нет, все будет хорошо, – с энтузиазмом продолжал милый человек. – Тут все можно пережить, кроме хэрригана.
– А… это кто? – уже в полуобмороке спрашиваю я.
– Не кто, а что: хэрриган, ну! Ой, простите, по-русски – «ураган». Видите, вон в зданиях – проемы окон зияют?
Отлично, думаю я, закрывая глаза: значит, жара, крокодилы, акулы, гремучие змеи, ураганы, пенсионеры…
Меня привозят, я выступаю перед действительно немногочисленной, но доброжелательной аудиторией; заработок плевый, но мне уже не до заработков. Мне бы сесть завтра на самолет и вернуться к сестре в Бостон.
