Вперед выступила женщина-полицейский, схватила Лэ Го за запястье и потащила наружу. Сделав два шага, Лэ Го чуть не ослепла от нестерпимого света. Она услышала, как в коридоре кто-то закричал: «Разойдись, разойдись, не загораживайте камеру». Сообразив, что дело приняло гораздо более серьезный оборот, Лэ Го поспешила прикрыть лицо и подняла плечи. Телекамера стояла совсем близко, своим правым оголенным плечом Лэ Го ощутила от прожектора жар такой же, как от губ северянина. Она сделала шаг в сторону в надежде избежать попадания в кадр, но ее рванули на место. Женщина-полицейский одной рукой схватила ее за локоть, а другой застегнула молнию на ее кожаной мини-юбке. Замок вжикнул чуть слышным стоном, но Лэ Го уловила в этом звуке сигнал бедствия. Именно эта страшная деталь и взорвала новостные ленты на следующий день.
Лэ Го, работавшая воспитателем в детском саду «Пять сосен», в тридцать один год встала на путь «сестрички». Именно так все привыкли называть женщин этой профессии. Лэ Го совершенно случайно попала в эту среду, однако каждый из ее шагов в этом направлении был вполне осознанным. Точно так же ведет себя стекающая вниз вода, не оставляющая никаких видимых следов. Женщины за тридцать с небольшим, у которых уже сложилась стабильная семейная жизнь и есть взрослые дети, напоминают землю в конце весны – та может растрескаться и затвердеть. Однако если несколько раз пройдет дождь, то почва увлажнится и голое поле запестрит разноцветными красками, являя на свет всевозможную растительность. Муж Лэ Го был ее коллегой и работал учителем английского языка в девятой средней школе, такие, как он, не умеют ни зарабатывать, ни тратить. А Лэ Го, закончившая воспитательно-педагогическое отделение, могла проявить себя и в песнях, и в танцах, поэтому их брачный союз, являясь в основе своей таким противоречивым, создавал картинку еще не опавших цветов, упрятанных в коровьем навозе. Стычки, которые имели место между Лэ Го и ее мужем, каждый раз заканчивались самообвинением с ее стороны: «Да я просто была слепа!» Женское самобичевание сродни бомбе, которая разрывается сама, но убивает при этом только противника. Женщины – удивительные существа, их истинное лицо упрятано ох как глубоко, предметом вожделения является одно, а предлогом для ссоры становится совершенно другое, на самом же деле нужны им только деньги. У нищих супругов есть множество поводов для жалоб, этой истине уже тысячи лет. В любые времена деньги могли послужить причиной раздоров. Лэ Го, обращаясь к мужу, приговаривала:
– Дав супружеский обет, будет каждый и сыт, и одет. И чем же ты меня накормил? Во что одел? Я-то полагала, что выхожу замуж за мужика!
Ее муж, Гоу Цюань, посмеиваясь, отвечал:
– Ты, вообще-то, не голодаешь и с голым задом не ходишь. Мы – семья среднего достатка и живем неплохо.
– Тебе вообще не стыдно, – парировала Лэ Го, – да ты раскрой глаза, посмотри, как люди живут!
– Чего мне на них смотреть? Что у них есть такого особенного?
Лэ Го не выносила этой безучастной манеры, с которой говорил ее муж в такие моменты, она предпочитала закончить разговор одной из двух фраз. Первая звучала как «я была слепа!», а вторая – «деревенщина». Последняя наносила Гоу Цюаню сокрушительный удар. Для него, выходца из маленькой деревушки Гоуцзяцунь, это было больным местом, и когда его снова задевали, он аж подпрыгивал. Если ссора доходила до этой стадии, Гоу Цюань мог, хлопнув дверью, уйти вон, что означало его молчаливый протест в отношении горожанки. Понятное дело, что крестьянам никуда не деться от капитуляции перед городскими. Ведь деревни, окружавшие города, существуют только за счет горожан.
А потом Лэ Го ушла на заработки. Ей хотелось веселой жизни, но приятные развлечения требовали расходов. Она думала о том, где взять денег, однако сама работа по добыванию средств казалась ей утомительной. Как очень точно говорили в древности, «у каждой медали есть две стороны». Поэтому, поддаваясь своим умонастроениям, Лэ Го начала ежедневно изучать газетные объявления по трудоустройству. Спустя месяц она действительно нашла свой шанс. На последнем, тридцать девятом этаже нового делового центра открылся танцпол в традиционном стиле с прекрасным названием, указанном вверху рекламы, – «Хиросима. Новая волна». Ведь что такое Хиросима? Там когда-то взорвалась атомная бомба. Сколько в этом взрыве было мощи! А как представишь ослепительное, сияющее грибовидное облако, так прямо сердце заходится. В «Хиросиму» требовались почасовые певицы, и платили там по пятьдесят юаней за песню. Какое замечательное занятие, не влияет на дневную работу, при этом можно петь, танцевать и развлекаться, да еще и деньги получать, и тут уже речь не о среднем достатке. Зажав в руке газету, Лэ Го отправилась на собеседование. Естественно, все ее старания пошли прахом, ее обошли две еще совсем молоденькие соплячки. Однако у Лэ Го появилась надежда. Те девицы только-только окончили воспитательно-педагогическое отделение того же учебного заведения, что и она. А вот другие претендентки, окончившие вокальные отделения, одна в художественной академии, а другая – в педуниверситете, потерпели неудачу. Зайдя на прослушивание, они встали, выпятили грудь, подтянули живот, глотка у них была что у львиц, пели чисто и звучно – но к чему «Хиросиме» такие певицы? Это обстоятельство стало первым основанием, обнадежившим Лэ Го. Кроме того, среди неудачниц оказалась одногруппница Лэ Го, Сяо Сяосяо. Она обмолвилась, что уже два или три года поет в других местах. У Лэ Го от ее слов защемило сердце: она-то вышла замуж за крестьянина и скоро ему уподобится. Она совершенно отстала от жизни, а еще пытается угнаться за новым веком. Сяосяо особо не переживала, что ее тут не взяли, ну, не заработает она пятидесяти юаней за песню, найдет другие два места, где предлагают по тридцать, так она еще на десять юаней больше получит. В эти годы танцклубы возникали где только можно, даже в самых неожиданных местах, так что нечего по вечерам задыхаться дома. Для скисшей было Лэ Го вдруг открылся целый мир, жизнь показалась необыкновенно насыщенной. Это стало вторым толчком для обретения надежды. И наконец, имелся еще один пунктик. Уже с момента открытия «Хиросиму» начали «упорядочивать», мол, «название не слишком серьезное, не согласуется с празднованием пятидесятилетней годовщины победы над фашизмом и в войне сопротивления Японии». А в случае упразднения этого заведения выходило так, что Лэ Го вообще ничего не теряла, на практике она даже оказывалась в выигрыше. Это окончательно ее окрылило.
Обретя опору в виде этих трех доводов, Лэ Го могла уже ни о чем не беспокоиться. Она сделала укладку маникюр, подвела брови, нанесла румяна, припудрилась и отправилась наверстывать упущенное в жизни. Когда Лэ Го появилась в ночном клубе «Флоренция» и взяла в руки микрофон, единственной фразой, которую она проронила, была: «Почему цветы такие красные?» Ответом на ее вопрос стало гробовое молчание в зале. Поэтому она снова спросила: «Почему такие красные?» И тогда уже зал взорвался овациями. Лэ Го от такой реакции пришла в полный восторг, вот это жизнь, твою мать! Ее пение становилось все более нежным, а телодвижения – соблазнительными, взгляд заволокла пелена томления, вся она стала воплощением «чистой дружбы и любви». За «Дружбу и любовь» она тотчас получила денежное вознаграждение в виде тридцати юаней. К тому же ей досталась охлажденная баночка «спрайта», что было приятно и радостно. Так что в тот вечер пение воспитательницы Лэ Го наконец-то состыковалось с рельсами рыночной экономики.
