Небеса не отворачиваются от целеустремленных.
Для Лэ Го не существовало более подходящего места, чем ночной клуб. Для объяснения выражения «как рыба в воде» весьма уместно будет привести пример попадания Лэ Го в ночной клуб. Каждый вечер Лэ Го могла наслаждаться сколько угодно. Выходя на сцену, она попадала в центр мужского внимания. Столько посетителей смотрели на нее и исходили слюной. Здесь стоит добавить, что неприглядный вид жующих мужчин оказывает на женщин возбуждающее действие. Но если кто-то начинал ее поглаживать или шептать на ухо пошлости, Лэ Го отвечала абсолютной холодностью. Не в этом ли состоит счастье для женщины, которая, перейдя черту в тридцать лет, может позволить себе притворяться ледышкой? Если же попадался приятный мужчина, Лэ Го применяла соответствующую тактику, чувствуя себя королевой: кто ей нравился – к тому и подходила, того и одаривала вниманием. Однако границ дозволенного Лэ Го никогда не переступала, при первых признаках зарождающегося чувства она заблаговременно прекращала отношения. Так было лучше всего. Любовь требовалось изображать, в противном случае зачем вообще бегать сюда каждый вечер. Так у Лэ Го появился ежедневный заработок, который гарантированно сопровождался «чистой дружбой и любовью». Четко разделяя чувства и деньги, она входила в свою роль, не забывая из нее вовремя выходить. Иначе дело могло дойти до брака, а там уже любви как не бывало. Каждый день на ее небосводе загорались новые звезды. У Лэ Го имелось прекрасное объяснение, если она вдруг приходила домой немного позже. Она достойно отражала допросы, объясняя, что была «на работе».
За первый месяц Лэ Го заработала тысячу двести пятьдесят юаней, такой богатый урожай таил в себе свободу и дарил ощущения современного человека. Сначала Лэ Го сводила Гоу Цюаня и дочку Гоу Цяньцянь в ресторан «Кей-эф-си», потом поймала такси – красную «дай-хацу». Лэ Го дала водителю указание остановиться недалеко от террасы для игры в настольный теннис, которая находилась на территории многоэтажного жилого комплекса «Цзючжун». Среди покупок, привезенных домой, были брендовый галстук от «Голд лайон», женские шевровые сапожки известной марки, две миниатюрные яркие сумочки, три массажные зубные щетки тайваньского производства и пачка суперконцентрированного стирального порошка «Ариэль». В тот вечер, почистив зубы новыми щетками и уложив дочь спать, супруги с радостью предались любовным утехам. С лица Гоу Цюаня не сходила блаженная улыбка, он ощутил кураж городской жизни. Теперь город представлялся ему не чем иным, как сплошным удовольствием, которое ждало повсюду, только плати деньги. Тело Лэ Го было городским, его собственное тело теперь тоже урбанизировалось. Они слились воедино, весь город был в их распоряжении. В конце концов, Лэ Го могла зарабатывать, что можно было расценить как подкорм коня на «ночных пастбищах». Гоу Цюань особо не поощрял жену, однако и помех не создавал, смотрел сквозь пальцы на ее занятия, снисходительно наблюдая за ней взглядом постороннего человека.
Она стала зарабатывать, Ацин верно говорила, что в наше время деньги буквально «валяются под ногами».
В любой истории происходят события, в перипетиях и заключается интерес, такова сущность всякой истории. Только-только Лэ Го начала свою жизнь с чистого листа, на авансцене появилась фигура директора Ма Бяня. Облаченный в темный строгий костюм, с зачесанными назад прилизанными волосами, с руками, засунутыми в карманы брюк, Ма Бянь материализовался прямо у входа в клуб «Флоренция». На его лице играла легкая улыбка, он как раз успел на концовку песни, которую исполняла воспитательница Лэ Го. Они были знакомы. Дочка директора Ма была настоящим дарованием в группе Лэ Го, она умела прекрасно петь, танцевать и даже немного играла на маленькой лютне. Иногда директор Ма на серебристой «сантане» лично заезжал в детский сад за дочкой. Все воспитатели «Пяти сосен» знали, что папа у Ма Тяньцзин – человек очень состоятельный. Но директор Ма только наполовину был бизнесменом, а наполовину – человеком ученого склада. Его характеризовали такие черты, как богатство, положение в обществе, уравновешенность и интеллигентность. Директор Ма был хорошим отцом, его взгляд излучал столько любви, когда он смотрел на дочь. А серебристая «сантана», стоявшая позади, служила для этой прекрасной картины фоном материального благополучия. Тонированные стекла автомобиля не позволяли увидеть, что происходило внутри. Вместе с тем Лэ Го догадывалась, что если смотреть из машины, то все было хорошо видно. Лэ Го и сама не понимала, как такая, казалось бы, незначительная деталь может заставить женское сердце биться чаще. Директор Ма всегда вежливо относился к Лэ Го, наедине называл воспитателем, а в присутствии дочки – тетей. Такое обращение трогало Лэ Го, у нее появлялось ощущение дружеских отношений, вплоть до физической близости. Все это вызывало какое-то странное и несколько омраченное чувство счастья. Для воспитательниц детского сада «Пять сосен» директор Ма всегда служил образцом настоящего мужчины. Превознося кого-то из других мужчин, они непременно сравнивали его с директором Ма: «Ну прямо как папа Ма Тяньцзин». Поскольку Ма Тяньцзин находилась именно в группе у Лэ Го, то когда кто-то нахваливал директора Ма, на лице Лэ Го проступала довольная улыбка. При этом глаза ее напоминали тонированные стекла машины: спокойно глядя вокруг, она никого не допускала внутрь, чем больше она думала о нем, тем больше соблазнялась.
Директор Ма стоял возле девятой стойки в оранжевом свете бра, скрестив руки на животе. Какую бы позу он ни принимал, его руки, казалось, всегда занимали уместное положение. В тот момент, когда Лэ Го начала спускаться со сцены, гитарист еще не успел взять заключительный аккорд. Лэ Го и директор Ма устроились за девятой стойкой, заказали напитки и завели непринужденную беседу. Имея уже значительный опыт работы в ночном клубе, Лэ Го чувствовала себя как дома, она вела себя как молодая девица и зрелая женщина одновременно, мужчины-знатоки с первого взгляда могли разглядеть в этом возможность для флирта.
На следующий день директор Ма пришел снова, все повторилось в точности как и вчера. Он снова провел вечер с Лэ Го за барной стойкой. И только в одном было отличие – они не расстались, а вместе нырнули в его «сантану». Внутри пахло машиной, однако уже на первом светофоре Лэ Го перестала ощущать этот запах. Когда загорелся красный свет, директор Ма нажал на тормоз, после чего совершенно естественно взял в свою правую руку левую руку Лэ Го. Он раскрыл ладонь и глубоко пропустил свои пальцы прямо между пальцев Лэ Го. Плотно прижатые друг к другу ладони дарили головокружительное ощущение. Автомобиль снова тронулся, директор Ма притянул Лэ Го к себе, она, ничуть не смутившись, легла на его колени и закрыла глаза. Ее сердце затрепетало, словно она вернулась в свои восемнадцать лет. До того как закрыть глаза, Лэ Го обратила внимание на то, что все стекла в машине подняты. Она взяла руку Ма и, как подобало в этом случае, прижала к своей груди, между тем другая ее рука потянулась к его щеке. За стеклами то и дело проплывали дорожные огни, свет от которых был приглушен. Дорогу только что полили, шум колес создавал ощущение, что машину вот-вот оторвет от земли, сама же Лэ Го представляла, что ее тело словно само скользит по дороге. Она открыла глаза, взору предстали часть сверкающей огнями дороги и силуэты высоких зданий, которые тянулись, словно водоросли под водой. Лэ Го жила здесь уже тридцать лет, но этот совершенно новый угол зрения неожиданно открыл для нее город, которого она не знала. Это ощущение новизны ассоциировалось с великолепным ощущением счастья, она будто бы очутилась в другом месте. Здесь было людно, шумно, все казалось незнакомым и безопасным. Лэ Го начала приходить в возбуждение, директор Ма уловил это, опустил голову и обменялся с ней взглядом. Лэ Го снова посмотрела в окно. За стеклами повсюду сновали пешеходы. В то время как она их наблюдала, никто из них не мог видеть, что происходит в салоне автомобиля. Они выехали за город и углубились в темноту. Любовью занялись прямо в машине. Никто уже и не помнил, с чего все началось, но казалось, что каждый шел к этому несколько лет. Подстраиваясь и настраиваясь друг на друга, они действовали неторопливо. В их действиях проявлялась то уступчивость, то напористость. Директор Ма потянул за рычаг под сиденьями, и они осторожно откинулись назад. Лэ Го приняла лежачую позу, все происходило естественно и непринужденно. Она тихонько сказала: «Я не успела принять таблетку». Директор Ма прошептал: «Примешь, когда вернешься». Лэ Го защебетала, повторив более внятно: «Я не успела принять таблетку». Все время, пока они обменивались ласками, Лэ Го то и дело повторяла эту ненужную фразу, в которой звучали жалобные певучие интонации. Они приступили. Директор Ма попросил: «Кричи громче, нас никто не услышит». Рессоры автомобиля послушно сжались, однако корпус ходил ходуном, словно лодочка качалась на волнах. Лэ Го вытянулась во весь рост и при этом абсолютно вся уместилась, ее ноги мелькали в танце прямо над рулем, пятки пребывали в таком исступлении, что угодили прямо в центр руля, так что оба вздрогнули от пронзительного гудка. Директор Ма застыл на месте, а Лэ Го, заботливо обхватив руками его голову, с блестящими от слез глазами запричитала: «Прости, прости».
