Лэ Го проспала с позднего вечера субботы до вечера воскресенья. Когда она проснулась, за окном уже догорал последний луч заката, что было несколько странно и отчего ее пробуждению сопутствовало ленивое, легкомысленное, отрешенное настроение падшей женщины. Ее волосы беспорядочно растрепались по шее, тело источало удушливый запах. В доме царила полная тишина, к маме в спальню зашла дочь. Лэ Го поманила Цяньцянь к себе, та подошла. Лэ Го бессильно провела рукой по ее волосам, после чего с совершенно отстраненным видом взяла карандаш для бровей, помаду и от нечего делать стала наносить дочери макияж. Та не сводила с нее глаз. Чистым, ясным взором она следила за каждым движением матери. Взгляд ребенка, проникающий в самую суть вещей, не столько вызывает страх, сколько очаровывает. Лэ Го вдруг сказала: «Цяньцянь еще не поздоровалась с мамой». В ответ Цяньцянь поздоровалась, но приветствие прозвучало искусственно. Лэ Го нанесла на губы Цяньцянь помаду, отклонившись, со всех сторон тщательно оценила результат, после чего, слегка улыбнувшись, тихо произнесла: «Наша Цяньцянь вырастет настоящей красавицей».
Гоу Цюань уже успел подойти к спальне. Услышав эти слова, он просунул голову в дверной проем. Увидев разрисованную дочь, Гоу Цюань прямо заскочил в спальню. Встав перед дочерью, он указал в сторону ванной комнаты и произнес: «Умойся!» Цяньцянь вот-вот была готова расплакаться, сквозь пелену слез она смотрела поочередно то на отца, то на мать. Слезинки готовы были выкатиться в любой момент и упасть, но так и не решились этого сделать. Лэ Го собралась с духом и спросила: «Ну зачем так грубо?» Гоу Цюань пропустил ее вопрос мимо ушей, продолжая стоять словно изваяние, он повторил: «Умойся».
Цяньцянь, глотая слезы, вышла из спальни. В ее кристально-чистых слезах отражались робость и обида. Гоу Цюань махом закрыл дверь и решил устроить разборку. Вчерашней ночью он сотню раз прокручивал в голове этот момент, вместо сна инсценируя судебное заседание, с горечью и негодованием он что-то возбужденно объяснял сам себе, задавал вопросы и сам же на них отвечал. Он лежал на диване в полном безмолвии, пока внутри него продолжался сумбурный монолог. Наутро у Гоу Цюаня осипло горло. Кто бы мог подумать, что можно посадить голос, ничего не выплескивая наружу. Гоу Цюань успокоился только под утро, к этому времени все его вопросы уложились в двадцать пять пунктов. Он непременно заставит Лэ Го встать перед ним и ответить на каждый из вопросов.
Итак, Гоу Цюань закрыл дверь. Лэ Го выглядела рассеянной и опустошенной, сказывался слишком долгий сон. Однако из-под кончиков ресниц проступал холодный взгляд. Обстановка неожиданно накалилась. Гоу Цюань настроился на допрос. Он вспомнил все двадцать пять пунктов. Но так как он уже поддался импульсу, он снова разволновался. Хриплый голос красноречиво выдавал его волнение, в нем слышался отголосок скорби и безнадежности.
– Это была ты?
– Это была я, – спокойно ответила Лэ Го, зная, что он видел ее по телевизору.
– Ты трахалась? – взревел Гоу Цюань.
Стоило ему повысить голос, как он снова осип, слышалось только дыхание. Из него словно выпускали воздух, это выглядело и смешно, и грустно одновременно. Лэ Го, ласково разглаживая простыню, жестко парировала:
– Трахалась.
На этом разбирательство и закончилось. Последняя ниточка надежды Гоу Цюаня оборвалась на первых же секундах допроса. Он тотчас забыл все, о чем хотел спросить. Его мозг, как и голос, перестал слушаться. Однако Гоу Цюаню нужно было как-то отреагировать. Он раскрыл рот, шея его налилась кровью, перед глазами Лэ Го многозначительно повис его кулак. Гоу Цюань был шокирован и разгневан до предела, он был ранен в самое сердце и все же не осмелился сорваться. Попробуй он сделать это, шуму было бы на все этажи. Гоу Цюань схватил Лэ Го за плечо и замахнулся для удара. Лэ Го с большим усилием отстранила его руку и холодно сказала:
– Не бей по лицу. Мне в понедельник на занятия.
Гоу Цюань, воздев руки вверх, сказал самому себе:
– Тебе еще на занятия?
Казалось, что одна половина его лица плачет, а другая – смеется. Лэ Го напугало странное выражение его лица, и она наклонила голову вниз. В этот миг она услышала звонкий удар пощечины. Лэ Го поняла, что он ударил по лицу сам себя .
– У тебя, твою мать, значит, занятия? – сказал Гоу Цюань. – А я ведь, твою мать, тоже преподаватель!
В понедельник утром у Гоу Цюаня было два, «твою мать», урока, третий и четвертый по счету. Сначала он зашел в учительскую. Первая десятиминутная перемена должна была все решить, для учителя Гоу Цюаня это был ключевой момент. Он пристально наблюдал за каждым, не пропускал ни одного шепотка, ни одного даже слабого намека, его бдительный взгляд отслеживал любое казавшееся невинным выражение лица. Но все выглядело вполне обычно, с другой стороны, обычная атмосфера виделась ему нарочито созданной, искусственной. Войдя в учительскую, Гоу Цюань улыбнулся, ему не хотелось выглядеть удрученным. Однако беспричинная улыбка напрягает окружающих. Когда Гоу Цюань увидел себя в зеркале, ему показалось, что вид у него какой-то льстивый. Он перестал улыбаться, а заметив, что из учительской пропали три человека, поспешил в туалет. В туалете он обнаружил двух своих коллег, сидящих на корточках над сточным желобом с папиросами в зубах, никаких признаков общения не наблюдалось. Когда Гоу Цюань выходил из туалета, как раз раздался звонок на второй урок. Возвратившись в учительскую, он уже никого там не нашел. Все выглядело как всегда. Наряду с облегчением Гоу Цюань испытывал какое-то невысказанное разочарование.
Однако, когда Гоу Цюань зашел в класс, то начал быстро терять спокойствие. Ведь внешние приличия соблюдались только в его присутствии, кто знает, что происходило в учительской, пока его не было. Урок Гоу Цюань вел скорее по наитию, куда кривая выведет, и как-то неожиданно повел речь о служителях церкви. Он решил записать новую лексику на доске. А пока писал, смотрел за окно, там возле брусьев над чем-то смеялись двое сослуживцев. Это повергло Гоу Цюаня в раздумья. Мысли одолели его как раз в тот момент, когда он заканчивал выводить слово «поп». Тут его мел на некоторое время застыл, после чего он по инерции продолжил писать, и вместо слова «поп» вышло «попа». Ученики рассмеялись. Гоу Цюань тут же насторожился, обернулся и спросил дежурного:
– Что смешного?
– Ничего.
– Раз ничего, почему смеемся? – строго заметил Гоу Цюань.
Ученикам ничего не оставалось, как прекратить смех, они попытались сделать серьезный вид, но им это не удалось, и они снова рассмеялись. Гоу Цюань повернулся к доске и густо покраснел, на левой стороне лица проступил след от пощечины. Сделанная им описка стала в тот день в школе ходячим анекдотом. После урока он совсем сник. Старая дева учительница Цзя заметила: «Надо было это как-то обыграть». Но Гоу Цюань ничего не обыгрывал. Он подошел к парте дежурного, швырнул учебник и приказным тоном заставил ученика встать:
– К чему притворяться, что все нормально, если это явно не так?
В классе воцарилась благоговейная тишина. Никто не смеялся, никому даже не хотелось этого делать, все впали в глубокое раздумье.
