Я ничего не сказал, взял со стола сигареты и поднялся. В этот момент Ма Гань вдруг словно что-то вспомнил, на лице у него появилось озабоченное выражение:
– Давай съездим в Чжэньцзян?
Я промолчал, а Ма Гань добавил:
– Один тамошний босс задолжал мне больше тридцати тысяч, сколько я ему ни напоминал, он не возвращает долг. Если мы поедем в Чжэньцзян ночью, то на рассвете поймаем его еще в постели.
Я согласился. Мне было без разницы, куда ехать, лишь бы только оказаться полезным Ма Ганю. Пусть бы даже вместо тридцати тысяч речь шла о зубах того парня, я бы все равно достал их для Ма Ганя. Я даже пожурил его:
– Что же ты раньше не сказал?
Я не знаю, во сколько мы добрались до Чжэньцзяна; сев в такси, Ма Гань сразу уснул ровным, спокойным сном. Поскольку сам я как следует отоспался днем в автобусе, то сейчас чувствовал себя бодро, а потому бегающим взглядом смотрел на ночной пейзаж вдоль скоростной трассы, связывающей Нанкин и Шанхай. Какая красивая трасса, несколько раз у меня даже возникала иллюзия, что все это происходит со мною в кино, где-то за границей. На душе у меня повеселело, мне обязательно нужно помочь Ма Ганю возвратить эти тридцать тысяч, он и впрямь может стать моим боссом. Мы доехали до Чжэньцзяна, и Ма Гань тотчас проснулся. Мы побродили минут десять по вокзалу, и тут Ма Гань передумал:
– У этого парня есть любовница в Чанчжоу. Давай-ка сначала проедем туда, наверняка застукаем его там.
Поймав такси, мы снова сели в машину и где-то через полчаса были уже на подъезде к Чанчжоу. Мы остановились на обочине трассы, Ма Гань пожаловался, что у него затекли ноги, поэтому предложил пройтись, в любом случае мы уже практически приехали. Миновав некоторый участок дороги, мы подошли к стройплощадке, которые теперь часто встречались на стыке между городами и деревнями. Тут Ма Гань сказал, что ему нужно сходить по малой нужде, и нырнул в черноту стройплощадки. Он настолько привык соблюдать приличия, что, несмотря на ночную темень, решил уединиться, чтобы справить свои дела. Именно в этот момент произошло неожиданное. Ма Гань вдруг завалился в темноте, грохот был такой основательный, что я перепугался и ринулся к нему, чтобы помочь встать. Но едва я забежал внутрь, как наткнулся животом на какой-то предмет. Только оказавшись на земле, я обнаружил Ма Ганя. Я никак не мог осознать, что мой живот уже был проткнут ножом. Это произошло настолько быстро, что я даже не испытал боли. Тут из моего живота кто-то вытянул нож, и я почувствовал, как что-то вытекает из меня, что-то обжигающе-горячее. Я даже ощутил резкий запах соленой рыбы. До меня никак не доходило, что именно происходит. Только когда нож вонзился в мою шею, я вдруг прозрел. Я не кричал. Я понимал, что истекаю кровью, она изливалась черным потоком, стремительно, мощно, обжигающе. Я даже слышал, как с тихим шипением кирпичи впитывают стекающую на них жидкость. Человеческое существо, по сути, такое зыбкое, уже через какое-то мгновение ноги мои совершенно ослабли. Я лежал ничком в самом углу, меня охватила сильная боль: яростная, до зубовного скрежета. Я широко открыл рот и вонзился в кирпич. Я понимал, что это сделал Ма Гань, исключено, чтобы кто-то другой. Но я не понимал почему. Пока я мучился от острой боли, мне больше всего хотелось выяснить, почему он это сделал. Мне хотелось спросить его об этом. Я стал хватать ртом воздух, я даже попытался двумя руками заткнуть свою рану, но напрасно: десяти пальцев не хватало, чтобы зажать этот фонтанирующий поток. От крови все мои руки стали липкими, пальцы стали похожи на скользких рыб. Я услышал, как в моей шее лопнул какой-то пузырь. Я старался дышать изо всех сил, но воздух куда-то пропал. Из-за острой нехватки кислорода человек начинает терять надежду. А вот рана моя дышала, ее края пульсировали. Собрав последние силы, я повернулся, мне хотелось посмотреть на Ма Ганя. Но я ничего не увидел. Ночь – это не только промежуток во времени, в первую очередь это эффект полной потери зрения. Ма Гань начал своим ножом отрезать мне руки – непонятно, зачем ему это понадобилось. Затем этот же нож стал отделять мою голову. Спасибо Всевышнему, что я уже ничего не чувствовал. Моя голова оказалась в руках у Ма Ганя. Я вытаращил глаза и увидел, как взошло мое соленое солнце, его лучи испускали запах соленой рыбы. Своими ушами я еще смог услышать, как Ма Гань погрузил мои руки и голову в мешок. В полиэтиленовый мешок. Вот какой финал предложил мне этот мир – размещение в полиэтиленовом мешке.
Актриса
1
Па этом банкете Цяо Бинчжан практически никого не знал. Уже где-то ближе к концу он понял, что напротив него сидит директор табачной фабрики. Цяо Бинчжан отличался высокомерием, но директор ему в этом не уступал, поэтому их взгляды практически не пересекались. Только когда кто-то почтительно поинтересовался у господина Цяо, выступал ли он где-то в последние годы, на что он ответил отрицательно, вся компания присутствующих поняла, что перед ними не кто иной, как известный в театральных кругах актер Цяо Бинчжан, исполнявший роли лаошэнов . В начале восьмидесятых он пользовался достаточно большим успехом, тогда с утра до вечера из всех транзисторов слышались его арии. В честь него сразу зазвучали тосты, окружающие, посмеиваясь, отмечали, что у нынешних актеров лицо известнее, чем имя, а имя известнее, чем голос, а директора труппы Цяо это обошло стороной. На все это Цяо отвечал приятным смехом. И тут сидевший напротив толстяк обратился напрямую к Цяо Бинчжану с вопросом:
– А нет ли у вас в труппе актрисы Сяо Яньцю?
Опасаясь, что Цяо Бинчжан может не знать Сяо Яньцю, директор табачной фабрики, высокий грузный мужчина, добавил:
– В семьдесят девятом году она играла роль Чанъэ в пьесе «Побег на Луну».
Цяо Бинчжан отставил рюмку, прикрыл глаза, после чего, медленно подняв веки, изрек:
– Есть.
Высокомерие директора тут же улетучилось. Он мигом поменялся местом с гостем, что сидел рядом с Цяо Бинчжаном, и, положив правую руку ему на плечо, сказал:
– Прошло почти двадцать лет, а о ней почему-то ни слуху ни духу.
Цяо Бинчжан с непроницаемым видом пояснил:
– В последние годы музыкальная драма переживает застой, госпожа Сяо Яньцю в основном занимается преподаванием.
Директор фабрики в ответ на это распрямился, словно пружина:
– Какой еще застой? Да о чем вы говорите? Были бы деньги. – Он подал вперед свой крупный подбородок и вдруг, как гром среди ясного неба, провозгласил: – Она должна петь.
На лице Цяо Бинчжана было написано недоверие, он решил кое-что для себя прояснить:
– Если я правильно понимаю, то вы собираетесь уладить наши дела?
Директор снова преисполнился высокомерия, отчего тут же преобразился в сильного мира сего, и повторил:
– Она должна петь.
Цяо Бинчжан поманил к себе официантку и попросил налить водки. С рюмкой в руках Бинчжан поднялся и обратился к собеседнику:
– Может быть, директор решил пошутить?
