– Найди его, – повторил Адиль. – У тебя же способности, как у этой, ну в Болгарии… как ее…
– Ванга, – сказал я.
– Да, Ванга. Мирошников говорит, что слышал про нее, но не верил, а теперь, когда ты навел на Величко… Он говорит, ты ясновидящий…
– Адиль, это не так…
– Обожди, не перебивай! Вот, выпей еще рюмку. – Он плеснул через край. – Хомячок, мы должны довести дело до конца. Джан не простит нам, если мы не найдем убийц. Ну, ты понимаешь.
– Понимаю, Адиль. Но пойми и ты: я не ясновидящий. Это верно, иногда на меня находит… вдруг вижу то, что обычному взгляду не видно, скрыто временем или расстоянием. Но, во-первых, очень редко находит. И неожиданно. То есть, я… ну не могу управлять… вернее, вызывать такое состояние не умею. Это нечто вроде озарения, понимаешь?
Адиль смотрел на меня немигающим тяжелым взглядом.
– А во-вторых, нужен какой-то образ. – Мне хотелось, чтобы Адиль понял, но ведь я и себе-то не мог внятно объяснить свои «озарения». – Ну вот коса, – продолжал я. – Когда ты сказал, что у одного торчала из-под кепки коса, я сразу увидел… схватил образ… И отсюда пошло дальше…
– Образ, – сказал Адиль. – Ну так вот он лежит, образ.
Он ткнул пальцем в фото Горохова.
– Нет. Это для розыска. Для милиции. А мне нужен… ну какая-то деталь нужна, которая…
– Я понял. Тебе, как собаке, надо дать понюхать вещь, ботинки-шматинки…
– Допустим. Собачьего нюха у меня нет, но… лучше объяснить я не могу. Пусть будет по-твоему, Адиль.
Он налил в рюмки коньяк, залпом выпил свою.
– Ты же за рулем, – напомнил я.
Адиль отмахнулся. Грузно поднялся, посмотрел на меня исподлобья (точно так смотрел когда-то Джамиль) и сказал:
– Не хотел я говорить. Не такие отношения… Но если тебе нужны деньги, то…
– Нет, – отрезал я. – Это исключено.
Он медленно кивнул и прошлепал в прихожую. Мы простились без рукопожатия.
Неприятный осадок остался от этого визита. Я надеялся, что Адиль понял… понял, что все-таки я не полицейская ищейка… что мои озарения (не хочу называть их ясновидением) чрезвычайно редки и всегда внезапны… Они – как вспышки сверхчувствительной фотокамеры, выхватывающей из вечного потока жизни какие-то предметы, фигуры давно ушедших времен, персонажи забытых перевоплощений. Зачем они являются моему – уже изрядно уставшему – зрению? Мало мне обычных житейских забот – так вот еще и тревоги минувших столетий. Да, я устал от своей беспокойной подкорки. Почему она вдруг выносит на поверхность памяти приземистую фигуру в желтой вязаной шапке из овечьей шерсти, с режущим ненавидящим взглядом, со злобной усмешкой, растянувшей рот от уха до уха?..
А лето шло. В июле пала жара, раскалившая каменные ущелья Москвы. Катя захлопотала о том, чтобы отправить Сережу «на природу», но ехать в так называемый летний оздоровительный лагерь в Подмосковье Сережа отказался наотрез.
– Ну да, – сказал я, – без компьютера что за отдых.
– Ты насмешничаешь, – выпалила Катя, – тебе нет дела до того, что ребенок сидит в духоте и не может окрепнуть после больницы.
– Вечно я во всем виноват, – вздохнул я. – Знаешь что, Катя? Мы с Вадимом хотим поехать на Волгу, понырять в водохранилище. Возьмем Сережу, если он пожелает.
Сережа, сидевший тут же, в кухне, за вечерним чаем, вскинул на меня вопрошающий взгляд.
– Ну да! – воскликнула Катя. – Только нырять ему недоставало.
– Конечно, это не Кипр, не Анталья. Но все же отдых на воде. А нырять будем мы с Вадимом. Сережа просто поплавает на поверхности. Ты ведь умеешь плавать? – обратился я к мальчику.
– Нечего, нечего, – сказала Катя. – Вы будете нырять, а он…
– Я поеду с вами! – выкрикнул Сережа и со стуком поставил чашку на блюдце.
Можно сказать, все свои креативные силы я бросил на тексты Махипати, чтобы ускорить отъезд. Но только в начале августа я кончил переводить и переслал своих маратхов на электронный адрес издательства.
С Вадимом мы обсудили детали поездки, уточнили маршрут и снаряжение. Жаль, конечно, что Федя не сможет поехать: у него жена была на сносях, в любой день мог произойти демографический взрыв. Он, Федя, был знатным дайвером (и, между прочим, инициатором давней нашей экспедиции на Белое море – ездили туда добывать мидии). Ну да ладно. Поныряем с Вадимом. Как раз у него начинался отпуск, совпавший с разводом, который уже давно назревал в связи, как говорил Вадим, с «психологическим разнообразием характеров». Мы с ним были знакомы еще с детского садика, он и тогда уже отличался независимостью суждений, которая, конечно, возрастала по мере того, как он становился инженером-теплотехником, специалистом по ступенчатым испарениям.
Я засиделся у Вадима, мы выдули поллитровку, обсудили грядущую поездку и попутно международное положение. Поздним вечером я, сойдя с автобуса, пересекал по диагонали безлюдный сквер, что перед нашим домом, – вдруг навстречу вышли, будто из кустов, двое. Они шли тесно, плечо к плечу, и мне вспомнилась фраза из рассказа О. Генри: «Они были неразлучны, как два кладбищенских вора». «Ты Хомяков?» – спросил один из них хриплым голосом. «Что вам надо?» – сказал я. И получил оглушительный удар в лицо. Я упал, но тут же сумел вскочить и избежал удара ногой. Хмель мгновенно испарился. Я применил прием карате, вывернул руку одному из нападавших, он заорал от боли, а второму я тут же нанес удар ногой в пах…
7
Не знаю, как жить дальше. Такая тоска берет за горло, что я задыхаюсь.
Плюнуть на все, продать акции, продать недвижимость, взять девчонок и улететь туда, в Мадрид, в Марбелью?..
Это странно, очень странно, но похоже, что он все еще ждет меня. Из газет, а скорее, из интернета узнал об убийстве Джамиля и прислал мне на e-mail соболезнование.
Не хочу о нем думать. Не хочу вспоминать.
Но все равно думаю. Все равно, ворочаясь в постели без сна, вспоминаю, как в день открытия конференции, в перерыве, он подошел и сказал по-испански: «Донна Ольга, я Антонио Мартинес. Хотелось бы знать: вы любите Баха?» Его черные глаза смотрели так почтительно, его баритон звучал так призывно… Словом, назавтра, в воскресенье, вместо назначенной поездки в Версаль, я очутилась на органном концерте в соборе Парижской Богоматери. Под высокими сводами, где сгустилась тень, билась, замирала, мощно вступала такая музыка… такая музыка… божественная, иначе и не скажешь… Эти хоралы Баха так и назывались: «Верим в единого Бога…», «Славься, Бог единый, на небесах…», «Моя душа возносит Господа…». Я сидела, потрясенная, рядом с Антонио… мне было так хорошо, возвышенно… Он говорил тихонько: «Здесь бракосочетались Генрих Наваррский и Маргарита Валуа… короновали Наполеона… отпевали де Голля…» Мы вышли из Нотр-Дам в сияющий майский день. По мосту Пон-Нёф прошли на левый берег. «Это самый старый мост в Париже. Тут когда-то были лавки мелких торговцев, предлагали свои услуги зубодеры…» На кэ Вольтер, в доме, где он умер, под красным навесом ресторана, тоже носящего имя Вольтера, мы ели поразительно вкусную рыбу под соусом, запивая белым вином. «Людовик Шестнадцатый был очень добрый, спокойный, – рассказывал Антонио. – Он что-то мастерил, когда ему доложили: “Сир, в Париже восстание, взяли Бастилию!” – “Ну и что?” – сказал Людовик».
