С самого начала меня оглушила мысль, что заказать убийство Джамиля мог Афанасий. Но я гнала… не допускала… Когда же возник охранник из агентства Афанасия… близкий, видимо, ему человек, тоже бывший скалолаз… Черт побери!
Оперативник угрозыска, допрашивавший меня, спросил прямо: «Мог ли Тимохин заказать своему охраннику Величко вашего мужа?» Я растерялась. Промямлила: «Не знаю…» Этот Мирошников, глядя в упор, ожидал продолжения ответа. И я сказала: «Мог». Трудно было выговорить это короткое слово. Но ведь «мог» не значит «да, заказал». Я сообщила Мирошникову о своем разговоре с Афанасием – о его предупреждении относительно крутых людей из управляющей компании, недовольных тем, что Джамиль скупал акции. Мирошников выслушал и сказал: «Мы работаем с этой компанией, но пока ничего подозрительного не нашли». И задал очередной вопрос: «Могли ли быть у Тимохина мотивы личного характера против вашего мужа?» И опять я ответила: «Могли».
Трудное, трудное шло лето. Жара, стопроцентная влажность. В городе просто нечем дышать. Девчонки сидели на даче с няней, а я моталась из Москвы в Купавну, из Купавны в Москву…
Только что позвонил Адиль: позавчера ночью на Олега напали двое, он еле отбился.
Что означало это нападение? Случайно ли оно?..
8
– Сережа! – окликнул Олег, заглянув в комнату мальчика. – Ты еще не собрался?
– Нет еще, – ответил тот сквозь пальбу с экрана телевизора.
– Завтра в семь утра мы выезжаем. И если ты не будешь готов…
– Я буду готов, – сказал Сережа таким тоном, каким говорят: «Чего пристал?»
«Ну ясно, – подумал Олег, отступая в глубь прихожей, – ждет, засранец, прихода Кати с работы, чтоб она уложила его вещи. Вот он, результат безудержного мамочкиного попустительства, – растет ярко выраженный эгоист».
Тут прозвенел звонок – отрывисто и, как показалось Олегу, требовательно. Кого еще принесла нелегкая? Мягко ступая босыми ногами, он прошел к двери, отворил и – отпрянул в оглушительном изумлении. Вошла женщина во цвете, как говорится, лет, несколько полная, но прекрасная, с башнеобразной прической, с неясной улыбкой на крупных коралловых губах. Облегающее платье – неяркие голубые цветы на сером фоне – оставляло обнаженными руки от плеч.
– Holla, Оля, – пробормотал Олег. – Извини, пожалуйста.
Он, конечно, имел в виду свой неподобающий вид: на нем были только шорты, сильно выцветшие от долгого употребления.
– Ехала мимо, – сказала Ольга, – и решила зайти. По старой памяти. Здравствуй.
– Да, да… Подожди минутку. Я сейчас…
Олег кинулся к себе в комнату, быстро натянул джинсы и майку с изображением штурвального колеса, поискал взглядом тапки, не нашел и, мысленно чертыхнувшись, позвал Ольгу в комнату. Она вошла все с той же неясной улыбкой, несколько секунд смотрела на висящую над тахтой старую картину (трехмачтовое судно с массой парусов, упруго надутых ветром) и тихо сказала:
– Все как было раньше.
– Хочешь сказать – такой же беспорядок? – Олег схватил распятый на тахте гидрокостюм, кинул его на стул возле книжного стеллажа, ногой отпихнул в угол раскрытый чемодан. – Садись, Оля. Мы завтра уезжаем… – Он убрал с тахты и зачехленное ружье для подводной охоты. – Сборы, понимаешь ли… извини…
– Хватит извиняться. – Ольга села на тахту, всмотрелась в лицо Олега. – Ну ничего. Адиль сказал, что на тебя напали, избили. Решила проведать, как раз проезжала мимо.
– Да, спасибо… – У Олега под глазом темнел синяк, угол рта на той же стороне лица был крест-накрест заклеен пластырем. – Не то чтобы избили… я им не дался… но все же…
Он был явно смущен: такой визит! Спохватился:
– Чаю хочешь, Оля? Или, может, выпьешь вина?
– Ничего не хочу. Сядь, пожалуйста. – Она достала из сумочки веер, обмахнулась. – Ужасная жара. Олег, разреши спросить: это нападение – как ты его объясняешь?
– Никак не объясняю.
– Да? Странно. Ты же ясновидящий… Увидел, как Величко, которого никогда не видел… как он строит дом в Подмосковье…
– Я не ясновидящий. – Олег вспомнил вдруг нужное слово: – Я девиант.
– А что это такое?
– От слова «девиация». То есть отклонение.
– Отклонение? От чего?
– Стрелки компаса, например, от магнитного меридиана. Под воздействием массы судового железа. Поэтому на кораблях девиацию устраняют. То есть вводят поправку.
– Но ты же не стрелка компаса.
– Совершенно верно. Просто человек с отклонением. С отклоняющимся поведением. Знаешь, кто первый назвал меня девиантом? Твой Джамиль.
– Вот как? Это еще когда вы в школе учились?
– Нет, позже. А если точно, то когда мы встретились на Costa del Sol. В отеле – не помнишь?
– Помню, – не сразу ответила Ольга. – Ты стоял передо мной на коленях, и тут вошел Джамиль. Вы чуть не подрались.
– Да. У тебя прекрасная память.
– Просто есть вещи, которые невозможно забыть.
– В том-то и дело, – сказал Олег и потянулся к пачке сигарет, лежавшей на письменном столе. – Можно, я закурю?
– Ты у себя дома.
– Ладно, потерплю, ты же не любишь дыма.
– У тебя тоже хорошая память.
– Именно в памяти все и дело. Память о минувшем времени, я думаю, не исчезает. Она заключена в самой земле… в земной поверхности… вернее, в поле Земли… И если подкорка человека, то есть долговременная память, сонастроена с этим полем Земли… Оля, извини. Это вряд ли тебе интересно.
– Очень даже интересно. – Она снова обмахнулась веером. В комнате, залитой солнцем, было жарко. – Ты бы шторы задернул, Олег, – сказала она.
– Я люблю, когда жарко. – Олег задернул шторы у окна и снова сел, поджав под стул босые костистые ноги.
– Ну да, ты же у нас девиант. Так что там с подкоркой, если она… Как ты сказал? Сопряжена с памятью Земли?
– У Волошина, – сказал Олег, – есть такие строки:
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
– Это красиво звучит, – сказала Ольга, подняв брови, – но… не очень понятно. Как это – трепет жизни всех веков?
– Не берусь объяснить, потому что я и сам… Ничто не проходит бесследно – вот это я твердо знаю. Наша подкорка насыщена памятью о прошлой жизни, но таит это, так сказать, в запаснике, в потаенных клетках, чтобы не перегружать мозг. Но иногда, в редчайших случаях, в минуту, например, большого душевного подъема, подкорка разворачивает как бы картину из предыдущей жизни… такой сон наяву…
