Не хочется думать, что, по Адорно, в нашей подкорке доминируют войны и ненависть. Что история европейской цивилизации – это история сумасшествия разума… Да разве только европейской? Разве не погубили свою цивилизацию ацтеки и майя жуткими кровавыми жертвоприношениями?.. Разве Батый не залил кровью древнерусские города?.. Разве нынешние исламские фанатики, взрывающие себя в толпе случайных прохожих, не дискредитируют свою религию?..
«Другой веры, так убивати надобно?..»
Так что же это такое – цивилизация? Кто кого поймает, тот того кай-кай?.. Ты идешь своей дорогой, а за углом тебя подстерегает некто со злобным оскалом? О господи…
– Как вы себя чувствуете, Олег? – спросила Анна Тихоновна. – Что-то вы… хоть и загорелый, а бледный.
– Чувствую себя хорошо, – говорю, – но пойду прилягу. Устал от впечатлений.
С трудом встал, но и двух шагов не сделал, как зазвонил мобильный. Сережа нажал кнопку:
– Алло. Привет, мам. Нормально. – Он взглянул на меня: дескать, надо ли говорить о моей болезни. Я покачал головой. – Нормально, – повторил Сережа. – Нет, завтра не приедем. Ну не знаю… Я Олегу трубку дам.
Я услышал Катин встревоженный голос и поспешно ответил:
– Нет, нет, с Сережей все в порядке. Абсолютная правда. Я немножко… простыл немножко. Да. Ничего страшного. Когда приедем? Да, наверно, послезавтра. В крайнем случае первого.
– Неужели такая простуда, – зазвенел Катин голос, – что ты не сможешь в машине… Олег, умоляю, скажи правду!
– Сейчас скажу. А на том берегу пригубил первый раз дикий мед твоих уст…
– Что? – растерянно спросила Катя. – Что за дикий мед?
– Твоих уст, – повторил я. – Спокойной ночи, милая. Я тебя люблю.
С этими словами выключил мобильник. Вадим сказал, ухмыляясь:
– Ты классно ее подготовил. Простуда! Как в армянском анекдоте. Карапет поехал в командировку, заболел и умер. Родственники, прежде чем сообщить об этом его жене, решили ее подготовить. И дают осторожную телеграмму: «Карапет немножко заболел похороны понедельник». Жена испугалась, телеграфирует: «Срочно сообщите жив ли Карапет». Родственники отвечают: «Нет еще».
– Вы скажете, Вадим! – смеялась Анна Тихоновна, влюбленно глядя на него. – Нет еще!
А я смотрел на моего друга и думал: «Как хорошо, что ты у меня есть… что есть еще настоящие мужики, которые подоспеют к тебе, если ты тонешь, и вытащат… с которыми, как говорили когда-то, пойдешь в разведку… да ведь и я для тебя все сделаю, если помощь понадобится… Но вот об услышанном давеча разговоре – о донесшемся сквозь века плаче из затонувшего Китежа – я тебе, дорогой мой Вадим, не расскажу. Потому что не поверишь, засмеешь, ты же насмешник… Объявишь меня старым фантазером…»
Легли спать. Вадим сразу принялся храпеть, у него было так заведено: легкий храпок, потом свист, снова храпок – и так шло до утра. Сережа повертелся, подтыкая простыню, рядом со мной на широкой тахте. Тихо спросил:
– Олег, а где находится Византия?
– Находилась, – ответил я. – Ее давно нет. На Балканах она была. И на территории современной Турции.
– Там по-гречески говорили?
– Да. Спи, Сережа.
Вскоре он заснул, ровно дыша.
А мне не спалось. Память как бы прогоняла перед мысленным взором картины моей жизни.
Вот мы с отцом выходим из зоопарка, отец медленно идет, постукивая палочкой, и рассказывает, как в конце войны их батальон, участвовавший в штурме Кенигсберга, выбил немцев из тамошнего зоопарка и как тяжело умирал от ран огромный слон. Ну да, человечьи смерти были привычны, обычны, а вот слон…
Память выталкивает пред бессонным взглядом калининградский порт – столпотворение судов разных размеров, округлые кормы, черные борта, белые надстройки, трубы, мачты, нити антенн, стаи чаек в воздухе, пропахшем гнилой рыбой. Я лезу по трапу на одно из судов, сверху кричит вахтенный – здоровенный матрос с красным лицом, в затемненных очках:
– Ты к кому, парень?
– К капитану, – дерзко отвечаю.
– А ты ему кто? Сват или брат?
– Я хочу к вам юнгой…
– Х-ха, юнга! Юнги в книжках только остались.
– Пустите меня…
– Видишь? – Матрос ткнул пальцем вверх, указав на плещущийся на мачте флаг – синий квадрат на белом поле. – Через час отход, понял? Вали отсюда, юнга!
Из затемнения, как в кино, выплывает женщина – невероятной красоты лицо, удлиненные колдовские глаза… Чару!.. Под длинными пальцами – раковины, поднятые с морского дна… Твои речи на плохом английском не всегда понятны… но, если я понял правильно, родоначальник людей Ману, которому богиня Сарасвати дала дар речи, оставил на все времена законы – как надо человеку правильно жить… Прекрасная Чару, ты и вправду была в моей жизни? Не ты ли пробудила во мне странную способность к озарениям?..
Но даже и ты, колдунья, не сможешь ответить на вопрос, не дающий мне заснуть: правильно ли я живу?
Мне тридцать шесть, это возраст, в котором миллионы людей уже совершили великие дела, прославившие род человеческий. Ладно, я не Моцарт, не Пушкин, даже не Тукарам, но все же – что-то ведь нужно было сделать, не обязательно нечто великое… Вон мой друг Вадим – ему покорились ступенчатые испарения, которые почему-то нужны человечеству. Джамиль многие годы кормил москвичей шашлыками и кутабами. Не великие дела, но – дела! А что сделал я? Перевел на русский несколько произведений малоизвестных индийских поэтов, которые прочтут, прямо скажем, немного читателей. Это что – дело жизни?.. Ну, стремился к познанию, прочел целую гору книг – это оправдание моей жизни на планете Земля? Кого я осчастливил своим существованием?
Вот он, вот главный вопрос!
Ольга, дорогая, я поклонялся твоей красоте, и ты любила меня, правда? Holla, Оля! Но в решающие дни нашей любви я улетел… слинял… исчез из твоей жизни… испарился, как утренний туман…
А ты, дорогая моя Катя? На далеком берегу засмотрелся на твое кукольное личико… пригубил дикий мед твоих уст… Вот уже несколько лет мы живем вместе… спим вместе… Но осчастливил ли я тебя? Увы, нет… Все чаще у нас размолвки, ты недовольна мной… своим неопределенным положением недовольна…
«Что же получается, Олег Хомяков? – думаю я этой августовской ночью. – Выходит, только собой ты был занят… только своей персоной…»
Похрапывает, посвистывает Вадим. В окно стучится ночной дождик. А я лежу без сна, и прошлое мелькает как из окна скорого поезда, и не дает покоя мысль о том, что живу я неправильно.
А как – правильно?
И тут приходит, слетает, вероятно, с неба ответ на мучительный вопрос. Да все очень просто: назначение мужчины в том, чтобы сделать счастливой женщину.
Утром повторился приступ. Опять вызвали скорую. Молодой врач, белобрысый, с холодными руками, вкатил мне укол магнезии и предложил ехать в больницу. Я отказался.
