– Я не смогу жить без Олежки, – сказала я.
– Да не уедут они! Мы имеем право не отпустить.
– Нет, Сережа. Придется отпустить. В Баку происходит такое, что… нельзя их удерживать…
– Ну посмотрим, – проворчал он. – Видно будет.
Подойдя к окну, он смотрел на Сальянские казармы, перед которыми громоздилась баррикада, составленная из большегрузных машин, и толпились люди – ни днем, ни ночью не убывали тут пикеты.
Я поговорила по телефону с Ниной. Они с Павликом сидели дома, на службу не ходили, какая там служба, когда в городе погром… Ну погром вроде бы кончился – некого громить, армяне покидают Баку… Сколько, сколько? Я даже не знала, что их так много – около двухсот тысяч… Павлик говорит, что и русских примерно столько же… Никогда я раньше не задумывалась о национальном составе населения Баку. Бакинцы – они и были бакинцами, это – как бы сказать – особая общность. Если угодно, надэтническая. До меня как бы донесся из закаспийского далека громыхающий голос Галустяна: «Мы разве национальность смотрел?»
Нина сказала, что, если транспорт пойдет, Павлик приедет, чтобы взять немного муки – хоть оладьи печь. Но пока транспорт не ходит. И вообще, все непонятно. Говорят, митинг перед ЦК не утихает, всю ночь там стояли люди и теперь полно, и опять пытались прорваться в здание, но не вышло. Охрана там крепкая.
ЦК осажден! Вы слышали, чтобы такое могло быть?
Впрочем, меня это не касалось. Я спросила, как Олежка себя чувствует?
– Да так, ничего, – сказала Нина. – Хнычет. На улицу хочет. На бульвар. Вы написали бумагу для нас?
– Нет еще. Все равно нотариат, наверно, закрыт.
– Напишите, чтоб было готово. Мы намерены умотать как можно быстрее.
Она так и сказала – «умотать». Не «уехать», не «покинуть вас, дорогие родители», а – умотать. Что-то было в этом словечке бесстыдное, безнадежное. Я положила трубку.
Утром следующего дня, девятнадцатого, я не смогла встать – такая слабость навалилась. Меня будто накрыло оползнем. Сергей испугался. Несмотря на мои протесты, вызвал «скорую помощь».
Она приехала часа через полтора. Молодой врач-азербайджанец измерил мне давление (оно оказалось очень низким), наскоро выслушал посредством фонендоскопа сердце.
– Сердечная недостаточность, – определил он и выписал рецепт на кордиамин.
Посоветовал пить кофе, есть больше фруктов и зелени – и, сопровождаемый пожилой молчаливой медсестрой, ушел.
– Такой диагноз и я бы мог поставить, – проворчал Сергей. – Кому бы тебя показать?
Оба мы, конечно, подумали о Володе. Нет у нас больше своего врача…
– Кажется, вода пошла, – сказала я. – Слышишь? Налей в ванну и набери во все кастрюли.
И тут зазвонил телефон. Я взяла трубку. Напористый голос с легким акцентом быстро произнес:
– Русские? Уезжайте из Баку! А то армян у нас уже не осталось!
И сразу – гудки отбоя, я и ахнуть не успела.
– Юля! Что случилось? – Сергей подсел ко мне на тахту. – Юля, почему ты так побледнела? Кто звонил?
– Русские, уезжайте из Баку, – повторила я. – А то армян уже не осталось.
Он ошеломленно смотрел на меня, медленно моргая, переваривая услышанное.
– Да ну, Юля… Хулиганская выходка… Пустая угроза. – Он говорил нарочито бодрым тоном, но я за этой нарочитостью различала тревогу. – Не придавай значения, Юля. Слышишь?
Я кивнула. Сергей пошел набирать воду. А когда вернулся, я спросила:
– Сережа, а у тебя в Серпухове совсем никого не осталось? К кому бы ты мог поехать?
– Ты прекрасно знаешь, что никого нет. И почему так странно спрашиваешь: «ты», а не «мы»?
Я промолчала.
– Юля, почему не отвечаешь?
Что мне было ответить? Я чувствовала себя загнанной в тупик. Не могла же сказать Сергею о своем предчувствии – о том, что вряд ли переживу отъезд Нины и Олежки – особенно Олежки… Мне идет шестьдесят пятый год – что ж, это немало, в сущности, жизнь прожита – и, если учесть, что я не убита на войне и не сидела в тюрьме, – прожита неплохо… Были, были веселые молодые годы… Счастье? Ну не знаю. А возможно ли счастье в нашем сумасшедшем веке?.. Живем, как живется, – несемся в мощном потоке жизни, ну а если вознамеришься постичь умом и овладеть «сырым материалом жизни», то не взыщи – вот судьба Ванечки Мачихина… судьба Володи Авакова…
Сергей пошел на кухню чистить картошку. Что-то там опрокинул – я слышала, как он ругался сквозь зубы. Нервничает. Да, дорогой мой капитан Сережа, жизнь оказалась куда сложнее партийных директив. Понимаю, как трудно тебе в это переломное время…
Звонок. Я нерешительно протянула руку к трубке. Боялась услышать опять… Но это был Джалалов, и я позвала Сергея.
Поговорив со своим приятелем, Сергей подсел ко мне.
– Ты не спишь, Юля? Представляешь, убито не меньше шестидесяти армян, разгромлено больше двух тысяч квартир. Пять изнасилований! И опять, как в Сумгаите, бандитизм остается безнаказанным! Ты слышишь?
– Слышу.
Но лучше бы не слышать… не слышать, не видеть… не жить…
Что-то еще он говорил о положении в городе, об остановленных заводах, о захватах армянских квартир. Потом пошел дочищать картошку, порезал палец, стал искать йод в аптечке, опять что-то уронил…
Я заставила себя встать. Мне просто необходимо было написать это. И я, найдя у Сергея на столе чистый лист бумаги, написала отчетливым почерком: «Заявление. Настоящим подтверждаем, что не имеем возражений против отъезда нашей дочери Беспаловой Нины Сергеевны с семьей на постоянное жительство в государство Израиль. Беспалов Сергей Егорович. Беспалова Юлия Генриховна». Вот и все. Подписаться надо будет в присутствии нотариуса – таков порядок.
Сергей вошел в «кабинет» с обмотанным пальцем.
– А, ты здесь. А я ищу…
Я протянула ему заявление. Он прочел, собрал тысячи морщин на лбу.
– Ты уверена, что это правильно?
– Да. Здесь жить больше нельзя.
– Они могли бы переехать в другой город.
– Куда? – спросила я.
– В Россию. В Калугу, Владимир… тот же Серпухов, наконец… Архитекторы, наверное, всюду нужны.
– О чем ты говоришь? Ты не хуже меня знаешь, что их нигде не пропишут. А без прописки не примут на работу.
Он помолчал. Я понимала, как мучительна для него мысль о том, что он собственными руками выпроваживает свою дочь из любимого отечества. Но, конечно, он сознавал и неотвратимость этого отъезда. О, как я понимала Сергея Егоровича Беспалова, храброго солдата войны и верного «солдата партии»…
– Ты представляешь, что с ними там будет? – сказал он с горечью. – Работу не найдут, пособия еле хватит на пропитание, это же капиталистическая страна. Там главное – деньги. А где их взять? Олег вырастет, забудет русский язык, сунут ему в руки автомат – иди убивай арабов…
