Но месяца полтора назад один знакомый, тоже бывший бакинец, надоумил нас уехать из Тель-Авива в какой-нибудь новый маленький «город развития», их строит гос. компания «Амидар», и в них квартиры гораздо дешевле, чем в старых больших городах. Так мы очутились в Нацерет Иллит, иначе говоря – в Верхнем Назарете. Да, да, Нацерет – это тот самый Назарет, из которого происходил Христос. Только старый, библейский Назарет – внизу, он так и называется – Нижний, а новый, Верхний, строится на нагорье. Очень приятный городок, и в строительной фирме нашлась работа для Павлика, пока он получает 900 шекелей, но будет больше. У нас трехкомнатная квартира – салон и две маленькие спальни. Ванная – душ с электронагревателем (солнечного бойлера в доме нет). Вокруг дома живая изгородь из кустов олеандров (смотрю и вспоминаю старый бакинский бульвар). Платим «Амидару» за квартиру гроши – 200 шекелей. Тут, в Верхнем Назарете, 40 тысяч жителей, из них 40 % – олим, т. е. бывшие наши. На улицах слышна русская речь. В парке – акации, сосны. Играют в шахматы и нарды старики, сидят пожилые еврейки, судачат по-русски, как на бакинском Парапете.
Конечно, мы съездили в Нижний Назарет, в котором живут преимущественно арабы. Главное здесь – церковь Благовещения. Великолепная базилика, увенчанная шатром и башенкой с крестом. Она построена в 60-е годы на руинах древней византийской церкви и церкви крестоносцев. На ее фасаде изображения архангела Гавриила и Марии. Именно здесь Гавриил принес Марии «благую весть», что она родит Иисуса.
Вот в какие места мы попали! Дух захватывает при мысли, что по этим улицам ходил мальчик Иисус…
А какой вид из наших окон! Зеленые холмы с белыми домами арабских деревень, целое море холмов. Когда стемнеет, вдали, за дальними холмами, видна слабая россыпь огней Хайфы.
Мамочка, милая, дорогая! Не упрямься, пожалуйста. Ну что же ты живешь в Баку одна? Мы бы в два счета оформили тебе вызов. И ты была бы с нами. Если мы тебе не очень нужны, то Олежка! Я же знаю, как страшно ты по нему скучаешь. И он тебя помнит. Часто спрашивает: «А когда баба приедет?»
Мамочка, не упрямься, приезжай, приезжай! Целуем тебя, моя дорогая, родная.
Нина.
Эпилог
Саломию разбудил крик осла. Было еще темно, лишь оконце под низкой кровлей слабо освещалось звездами. Вон они – одна, две, а слева в верхнем уголке и третья. Глупое животное, чего разоралось? Саломия повернулась на другой бок. Шуршало сено под подстилкой. Было прохладно. Саломия подоткнула одеяло, чтоб лучше укрыться, и вдруг в наступившей тишине – осел за стенкой, в хлеву, умолк – услышала частые прерывистые вздохи и всхлипывание. Они доносились из того угла пристройки, где лежала Мария Магдалина. Вчера, в субботу, она весь день пролежала там, не ела, только воды попила, и то и дело принималась рыдать, рвала на себе волосы, призывала смерть. И сейчас не спит, плачет.
Саломия тоже полночи не спала, ее знобило – от холода ли, от тоски. Только под утро сморил короткий сон. Поспать бы еще хоть часок. День будет хлопотливый – первый день недели, йом ришон. Как только рассветет, они пойдут ко гробу – омыть, умастить благовониями тело Учителя, приготовить к погребению. Миро и нард еще в пятницу вечером, когда, чуть живые, вернулись в Вифанию, купили тут у Марфы, хозяйки дома. Да и не купили – Марфа деньги взять отказалась. А миро, между прочим, вещь дорогая.
Вон, вспомнила Саломия, как вскинулся Иуда Симонов Искариот, когда за трапезой сестра Марфы, блаженненькая Мария, вдруг заявилась в горницу и, пав на колени перед Учителем, вылила ему на ноги целый кувшин миро. Сладким духом так и ударило в нос, а Иуда поскреб под бородой и сказал: «Зачем столько льешь, женщина? За это миро можно бы динариев триста взять, а то и больше». Все на него посмотрели, а он – с улыбочкой к Учителю: «Точно говорю, равви. Выручили бы триста монет и нищим раздали».
Да, так оно и было неделю назад, когда они пришли из Ефрона. Ах, не надо было уходить из Ефрона! Месяц, даже больше, тихой жизни в поселке на краю пустыни – это же такая была радость. Никто не лез к Учителю с вопросами, чтобы уязвить его. И он вроде спокойнее стал. Его лицо, очень посуровевшее с тех пор, как прошлой осенью покинули Галилею, отправившись в Иерусалим на праздник Кущей, тут, в Ефроне, опять приобрело прежнее кроткое выражение. Но приближалась Пасха, и Учитель сказал: «Идем в Иерусалим». И еще сказал, что знает: там его осудят на смерть. Она, Саломия, пугалась, когда Учитель говорил такое.
Вышли из Ефрона на рассвете, поселок еще спал, и было зябко. Виноградные лозы стелились по песку и просили воды. За пальмовой рощицей началась пустыня. Каменистая тропа вилась длинной змеей меж лысых желтых холмов. Это не зеленые холмы родной Галилеи, нет! Не иначе как в наказание Божие здешняя земля лишена тени, воды и деревьев. Солнце поднималось все выше, и с каждым шагом становилось жарче. А ведь до лета еще далеко, только начался весенний месяц нисан. Что же тут будет летом? Вон слева показался караван. Идут неспешные верблюды с грузом, погонщики в белом – в Иерихон, должно быть, идут. Саломия услышала голос Учителя, негромкий мягкий голос, от которого у нее душа замирала, и ускорила шаг, чтоб приблизиться и услышать. Ученики шли тесной группой, вон и младший сыночек Саломии, Иоанн, среди них, голова повернута к Учителю, накидка сползла с курчавых рыжих волос – как бы голову ему не напекло, забеспокоилась Саломия. А Учитель опять говорил: вот, мол, восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам, и осудят его на смерть, и предадут язычникам на поругание и распятие. Ученики опечалились, слушая это, а уж Саломия – она была готова пасть к ногам Учителя с криком: «Не уходи от нас, равви!» А Учитель продолжал: в третий день он воскреснет, Отец возьмет его к Себе. И грядет он на облаке с силою и славою великою… и наступит Царство Божие, и самые верные, последовавшие за ним, воссядут на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых, и всякий, кто оставит домы, и отца, и мать, и жену, или детей, или земли ради его, Учителя, имени, получит во сто крат и наследует вечную жизнь… Слушала это Саломия и обмирала оттого, что скоро наступит Царство Божие… И уж так захотелось, чтоб сыночки ее, Иаков Старший и Иоанн, заняли высокое место в грядущем Царстве… О себе не думала, так только – боком прошла-пролетела мысль, что надо бы и Зеведея сюда призвать, чтобы вместе с ним, заброшенным мужем, предстать пред Царем Небесным… А вот о сыновьях – так захотелось замолвить за них словечко, что одолела Саломия робость, подступила к Учителю, низко кланяясь.
– Что тебе надобно? – Учитель обратил на нее взгляд своих удивительных многоцветных глаз.
– Прошу, равви, за сыновей… Чтобы в Царстве Твоем один мой сын сел одесную, а другой ошуюю от тебя…
Учитель задумчиво смотрел на нее. Потом сказал:
– Ты, Саломия, хорошо варишь пищу. Но слова твои неразумны. От меня ли зависит, кому сесть по правую, а кому по левую руку? Сядут те, кому уготовано Отцем моим.
Саломия смущенно закивала. Кто-то из учеников сказал:
– Поглядите-ка на них, на сыновей громовых! Подговорили мамашу, чтоб она за них хлопотала.
