Затем записал номер своего мобильного телефона, сунул листок под банку с маринованными овощами, стоявшую на низеньком столике у кровати, и предложил Арчи Тейту звонить, если ему сегодня понадобится помощь. Старый хрыч заверил меня, что чувствует себя нормально, и попросил немедленно оставить его в покое. Я знал, что чай, который я налил большую фарфоровую чашку с розой и золотым ободком, останется нетронутым. Судя по виду старика, у него не оставалось сил даже оторвать голову от подушки.
Возвращаясь в штаб-квартиру, я с сожалением размышлял, почему люди старше пятидесяти лет не совершают массового самоубийства. Конечно, в этом случае развалятся некоторые «серые» производства — например, изготовители садовых шпалер и теплого нижнего белья. Но преимущества такого исхода очевидны: не надо выплачивать пенсии, не надо строить богадельни, и, по крайней мере, половина парковочных мест перед универмагом «Марк и Спенсер» отойдет к молодым и трудоспособным членам общества.
Я вновь возблагодарил Пеписа
[13]
, бога всех ведущих дневники, за то, что записи при моей жизни никто не прочтет. Не хотелось бы, чтобы меня считали жестокосердным истребителем старичья. Про себя я точно знаю: когда мне стукнет пятьдесят, я с радостью пожертвую своей жизнью ради цветущей юности.
Хотя, если подумать, пятьдесят, возможно, и рановато. Более разумная граница — пятьдесят пять (для тех, кто обладает хорошим здоровьем, или некурящих), но шестьдесят — это абсолютный предел. Какой смысл кому-то жить дальше? Sans
[14]
зубов, sans мышц et sans секса?
В десять вечера, перед самым закрытием избирательного участка, мне поручили забрать в тупике Беван района Беверидж некую миссис Клаф.
К моему ужасу, при миссис Клаф обнаружилось трое детей.
— Придется взять их с собой, — заявила она. — Приходящей няни у меня нет.
Миссис Клаф была в восторге от предстоящей победы лейбористов. Он уверяла, что Тони Блэр «поддержит матерей-одиночек». Миссис Клаф слышала, как он объявил об этом в программе Джимми Янга, так что она точно знала — это святая правда. Я заверил ее, что мистеру Блэру можно доверять, это совестливый и честный человек, который посвятил свою жизнь исправлению недостатков нашего неправедного общества.
— Вы знаете мистера Блэра? — потрясенно вопросила миссис Клаф.
Глянув в зеркальце заднего вида, я сменил выражение лица с уверенного на загадочное и спросил:
— Разве кто-нибудь знает Тони Блэра по-настоящему ? Думаю, даже Чери скажет, что она не знает Тони по-настоящему .
Миссис Клаф приструнила детей, которые теребили флакончик с сосновым освежителем воздуха, и слегка раздраженно вопросила:
— Но вы с ним встречались и разговаривали? Ему известно ваше имя?
Я был вынужден признаться, что нет, я никогда не встречался с Тони Блэром; нет, никогда не разговаривал с Тони Блэром; и нет, Тони Блэр не знает моего имени. Остаток пути мы проехали в молчании. Мисс Клаф следует поступить в лестерширскую полицию — она принесет много пользы в отделе уголовного розыска.
Вернувшись домой, я обнаружил у двери найджеловский фургон от магазина «Некст». Найджел сидел на кухне и пил чай с матерью и Иваном Брейтуэйтом. Мама дефилировала между кухонным и разделочным столами в новом ярко-красном брючном костюме, который (по моему мнению) кошмарно не сочетается с рыжими волосами. Однако Иван Брейтуэйт (пятьдесят пять лет, самое время пустить в расход) бубнил:
— Необычайно элегантный костюм, Полин, но его нужно носить с туфлями на шпильках.
Как смеет этот Брейтуэйт советовать моей матери, какую ей носить обувь! Этот человек — портняжная катастрофа. Он просто Помпея мужской одежды в своих джинсах «Роэн» и в комплекте из сандалет и белых носков «Биркенсток».
Я заметил Ивану, что меня удивляет, как он нашел время на чаепитие — разве ему не положено помогать Пандоре общаться с местной прессой? Он ответил, что уже написал сообщения для печати. Одно на случай победы Пандоры и одно на случай поражения. Еще Иван сообщил, что к Пандоре проявляет большой интерес общенациональная пресса, потому что она исключительно красива и у нее длинные волосы. У прочих кандидаток от Лейбористской партии короткие стрижки и слишком маленькие лифчики. Кроме того, несмотря на уроки макияжа, они накладывают косметику, словно двухлетки, дорвавшиеся до косметического отдела аптеки «Бутс».
Меня потрясло легкомысленное отношение Брейтуэйта к демократическому процессу. Я так и не услышал от него слов об убеждениях, принципах и политическом кредо дочери. Пришлось самому произнести речь на эту тему, а заодно напомнить Ивану, что однажды он покинул Лейбористкую партию по принципиальным соображениям (кто-то мухлевал с деньгами на общественные чаепития).
Найджел — наверняка чтобы только заполнить паузу в разговоре — сказал, что ему жаль слышать о крахе моего брака. Я прожег мать испепеляющим взглядом, у которой все-таки хватило совести покраснеть и отвернуться (еще один малосочетающийся оттенок красного). Найджелу я ответил, что, напротив, очень рад был покончить с этим браком. А мама сказала:
— Напротив, это Жожо была рада с ним покончить.
Я сказал, что не понимаю, почему она развелась со мной. На основании какого такого безрассудного поведения? Мама ответила:
— Да будет тебе! А как же ссора в Котсволде из-за чихания? Это три дня продолжалось, между прочим.
Речь о том случае, когда я обвинил Жожо, что она чихает напоказ, делая чрезмерное ударение на «чхи!» в слове «Ап-чхи!» Более того, «чхи» длится дольше, чем требует того заурядный физиологический акт. В конечно счете, я предъявил Жожо обвинение в том, что своим выразительным «чхи!» она желает привлечь к себе внимание толпы. А Жожо в ответ указала, что она беременная на последнем месяце чернокожая ростом метр восемьдесят, на голове у нее тысяча косичек с бисером, и в данный момент она идет по улице английского провинциального городка, население которого состоит исключительно из белых европеоидов. Так что нет ничего удивительного в том, что аборигены пялится на нее, разинув рты.
— Мне много чего не достает, Адриан, но во внимании я недостатка не испытываю! — заявила Жожо.
И снова чихнула, неприлично растянув «чхи». Мужчины, между прочим, и не за такое убивали. Я так и сказал ей. Мама и папа, которых я по глупости пригласил пожить в нашем домике, подло приняли сторону Жожо. И меня практически бойкотировали.
Тем временем эксгибиционизм Жожо все усиливался. Теперь она не только растягивала «чхи!», но и делала совершенно неприличное ударение на «ап!» Я неизбывно страдал. Когда мы вернулись домой в Сохо, доктору Нг, моему личному врачу, пришлось выписать мне антидепрессант под названием прозак.
