«Магазины ужасны, – сказала она. – Нельзя купить ни спаржи, ни, к примеру, помады «Хелена Рубинштейн» – того, что другие считают само собой разумеющимся».
Принцесса выглядит изможденной и старше своих лет, в ходе разговора она расплакалась: «Я убедительно прошу страну голосовать за новых консерваторов и вызволить меня из этого кромешного ада».
На полях заметки Соме написал с нажимом: «Боже! Сколько соплей!»
Констебль Бирч разорвала письмо Сомса пополам и сунула в шредер. Потом выудила письма из проволочного лотка и подала Питеру Пенни со словами:
– Новые письма от психов будущему королю Англии. Позаботься, чтобы попали по адресу, ладно?
Дантист Захария Стейн специализировался на знаменитостях. В приемной у него стояли такие замысловатые кресла, что пациенты не сразу могли сообразить, как в них сидеть. На стенах были развешаны фотографии крупных и мелких звезд из мира шоу – бизнеса, политики и больших денег – с автографами. Всю эту разношерстную публику объединяло лишь одно – безукоризненные ослепительные зубы. Над камином висело фото Кена Додда
[32]
. Поперек своих знаменитых заячьих резцов Додд начертал фломастером: «Заку, который спас мою карьеру».
Захария считал себя художником. Он был неутомимым и жестким профи. В недавнем интервью «Санди тайме» знаменитый дантист признался, что абсолютно помешан на зубах. Среди прочего он сказал репортеру:
– Недавно скатался в Большой Каньон и, оказавшись там, первым делом подумал: господи ты боже мой, понадобится фигова куча стоматологического цемента, чтобы запломбировать это дупло.
На прием Сынок опоздал на три минуты; пытаясь объехать пробки, его водитель Данкан, хмурый мужик с бычьим загривком, отец впечатляющего внебрачного потомства, поехал из Кеннингтона на Харви – стрит окольной дорогой. По пути Данкан ответил на несколько звонков от возбужденно голосивших дамочек.
– Женщины, а? – неловко вопросил Сынок.
В ответ из Данкана хлынул такой поток женоненавистнической брани, что Сынок не на шутку встревожился и решил, что, пожалуй, стоит держать Данкана от женщин подальше, лучше всего – за толстой дверью тюремной камеры. Когда они наконец доехали, нервная девушка – администратор сообщила Сынку, что к его счету будет добавлен штраф в сто восемьдесят фунтов. С наигранным безразличием Сынок сказал:
– Неважно.
Из‑за дверей кабинета донесся звук бормашины, а следом крики: «Шире! Шире!»
– У него сейчас пациент, – сообщила девушка. – Не хотите ли подождать в приемной?
Сынок зевал над статьей в «Экономисте» о дотациях в сельское хозяйство Евросоюза, когда в приемную ворвалась актриса, которую он мельком видел в телесериале, названия которого не запомнил.
– Мы уже официально живем в полицейском государстве! По дороге сюда меня два раза останавливали, притом абсолютные фашисты! Оба раза я показывала удостоверение, и драная карточка не читалась из‑за какого‑то глюка! Я сказала им, что у меня прием у Стейна, но они притворились, будто не знают, кто это такой.
Она присмотрелась к Сынку и воскликнула:
– Осспади, да вы ж Сынок, как вас там…
Сынок улыбнулся ей скромной улыбкой, не обнажая зубов, и сказал:
– Вы мне понравились в этом…
– Ой, да ладно, – потупилась девица. – Мои лучшие сцены вырезали.
– Но вы были отменно хороши и в оставшихся, – сказал Сынок.
– А Стейн в нормальном настроении? – встревоженно спросила актриса. – В прошлый раз он так бесился, ну просто как совершеннейшая примадонна!
Сынок ощутил неприятный озноб.
Войдя в кабинет. Сынок протянул руку врачу.
– На это нет времени, – грубо бросил Стейн сквозь марлевую повязку. – Сядьте в кресло, откиньтесь и откройте рот.
Стейн выжал педаль, и кресло обратилось в кушетку. Дантист заорал на топтавшуюся рядом медсестру:
– Ради бога, Анжела! Прекратите дышать, вы меня отвлекаете!
Сынок открыл рот. Стейн крикнул: «Шире!» – и приступил к осмотру.
– Иисусе, да тут руины античного полиса! Вы в Помпеях бывали?
Сынок помотал головой.
– Не шевелиться! – прикрикнул Стейн. – Вот такими я и хотел бы видеть всех макаронников – закатанными в вулканическую породу.
Сынок смотрел в потолок, там в огромном подвесном аквариуме плавали тропические рыбы. На глазах Сынка крупная фиолетовая рыбина сожрала какого‑то оранжевого малыша. Стейн надавил на педаль, и Сынок рывком вернулся в сидячее положение.
– Что, много работы понадобится? – спросил он.
– Не больше, чем в Лондоне после люфтваффе, – ответил Стейн, зубы которого, как заметил Сынок, были желтоватые и тусклые. – Улыбнитесь, – скомандовал Стейн. – Выдайте мне вашу улыбку политика с ребенком на руках.
Сынок растянул губы.
– Ну да, так я и думал. Вы – Маугли при галстуке. Эти резцы смотрятся так, будто ими только что разорвали на куски какое‑нибудь мелкое животное.
– И что вы посоветуете? – робко спросил Сынок.
– Анжела, вы опять дышите! – завопил Стейн. – Я пытаюсь думать!
– Простите, мистер Стейн, – пролепетала Анжела, – но я… не могу не дышать.
– А могу я этого не слышать? – рявкнул Стейн.
– Я постараюсь не…
– Смотрите и слушайте, – приказал дантист Сынку.
Затем, сунув нос прямо в лицо Анжеле, спросил:
– Каково население Рейкьявика?
– Я не знаю, – ответила Анжела.
– Диаметр Луны?
– Не знаю.
– Период спячки медведя – гризли?
Еще одно «Не знаю».
Захария торжествующе обернулся к Сынку:
– Видите? Видите? Эта девушка одиннадцать лет училась в британской школе – и не знает ничего.
Анжела неуверенно проговорила:
– У меня три высших балла, мистер Стейн.
– Три высших балла! – фыркнул Стейн. – Да сейчас и платяной шкаф легко получит этот сраный высший балл.
Сынок растерянно съежился в кресле. Недавно он подписал парламентскую инициативу против мужского шовинизма, но слишком боялся Захарии Стейна, чтобы встать на защиту Анжелы. Вместо этого он сказал:
– Новые консерваторы в корне изменят систему образования. Каждый выпускник школы будет… м – м… знать население Рейкьявика.
– Вы опять дышите! – взревел Стейн.
– Простите, мистер Стейн, но я… – И Анжела, чуть не плача, выскочила из кабинета.
