Королева достала из буфета хлебный нож и вспорола упаковочную ленту на коробке. Распечатав коробку, она вынула предмет, завернутый в черный пластиковый пакет для мусора. Из пакета показался большой футляр темно – синего бархата. Тогда королева осторожно предложила:
– Думаю, нам обоим нужно сначала вымыть руки.
Что и было исполнено над кухонной раковиной.
– Вытри хорошенько, – королева подала Уильяму чистое посудное полотенце.
Затем, вымыв и вытерев руки, сняла крышку футляра. Внутри, на белом атласе, лежала корона Британской империи; от ее алмазного великолепия принц Уильям открыл рот. Комнату освещала единственная лампочка под потолком, и ее свет заиграл в каждой грани каждого из усыпавших корону драгоценных камней.
– Это корона Британской империи, – сказала королева. – Надеюсь, когда‑нибудь ты ее наденешь.
Уголком фартука королева протерла сверкающий рубин. Уильям много раз пересматривал черно – белый ролик с коронации бабушки; они с Гарри хохотали над отцом – четырехлетним мальчиком в белых атласных бриджах и девчоночьих туфельках. И каждый раз Уильям неизменно волновался, когда архиепископ Кентерберийский возлагал корону на голову юной Елизаветы. Корона выглядела такой массивной, а шея королевы такой хрупкой, что, казалось, она не выдержит и переломится под тяжестью.
– С виду тяжелая, – сказал Уильям.
– Я неделю перед тем спать не могла, – проговорила королева. – Паниковала, что она с меня свалится. Архиепископ тоже боялся. Не хочешь примерить?
Уильям сел на табурет. Королева, собравшись с духом, вынула корону из роскошного футляра. Секунду подержала перед собой, вспоминая торжественный перезвон колоколов и крики «Да здравствует королева!». Когда она опускала корону на голову Уильяма, из соседней комнаты донесся голос телеведущего:
– Впервые наш ветеринар сделал кесарево сечение мангусту.
Корона оказалась Уильяму маловата. Принц сидел смирно, не смея шелохнуться.
Отступив, королева сказала:
– Она тебе идет. Как сидит?
– Сидит вообще отлично, – ответил Уильям.
– Не двигайся, я принесу зеркало, – велела королева.
Едва она вышла из комнаты, Уильям воздел руки, встречая воображаемые поздравления и выкрики «Да здравствует король! Да здравствует король Уильям!».
Елизавета сняла зеркало со стены в передней и вернулась в гостиную. Уильям увидел свое отражение, и его тотчас обожгла острая тоска по матери, лишь усилием всей имеющейся у него воли он не расплакался.
– Думаю, ты будешь очень хорошим королем, Уильям, – сказала королева.
– Да, но этот день будет полон печали для меня, – ответил Уильям. – Ведь это будет означать, что папа умер.
– Не обязательно. Твой отец может отречься от престола в твою пользу. Готов ли ты к такому повороту событий?
Уильям выпрямил спину, будто на параде в Сэндхерсте:
– Готов, ваше величество. Я должен стать королем, я обещал маме. Она этого хотела.
– А ты? – спросила королева.
– Я обещал ей, – сказал Уильям.
– Я повторяю, а ты сам – хочешь ли? – настаивала королева.
– Она воспитывала меня королем нового типа. «Легким королем», как она говорила, – ответил принц.
– Легким королем?
– Ну, знаешь, как легкая кола.
– А! Напиток? – уточнила королева.
– Ага. Она думала, я смогу, ну, как бы, ближе общаться с народом. Посещать бездомных типа, ну, не дома, конечно, а в подворотнях, подвалах, в общем, всякое такое, – пояснил Уильям.
– Очень благородно, – заметила королева. – Но с какой целью?
– Чтобы узнать об их проблемах.
Принц слегка рассердился на бабку. К чему сомневаться в столь благородном и милосердном начинании?
– И когда ты выяснишь, каковы проблемы отверженных, что ты сделаешь? – спросила королева.
– Постараюсь помочь им, как делала мама.
– Что, распахнешь двери Букингемского дворца?
– Ну, не все, – ответил Уильям.
– Ты очень добрый мальчик, и я тебя безмерно люблю, – сказала королева. – Прошу тебя, подумай хорошенько, прежде чем принесешь себя в жертву традиции, в которой остается все меньше смысла. По– моему, настало время больше думать не о королевском, а о семейном.
20
Чарльз представлял Камилле «Макбета». Реплики он обыгрывал, а ремарки произносил нормальным голосом. Единственным костюмированным элементом служило шелковое кашне, которым принц виртуозно пользовался, изображая персонажей. Первую жену он тоже пытался заинтересовать Шекспиром, читал ей «Ричарда Третьего», но она убила в нем вдохновение, шелестя страницами «Космополитен» и зевая.
Камилла же всем своим видом показывала, насколько ее захватили «Макбет» и Чарльзова игра, время от времени она комментировала действие: когда убивали детей Макдуфа, воскликнула: «Какой ужас!» – а когда Леди Макбет/Чарльз визжала в сцене отмывания рук, Камилла фыркнула: «Чокнутая мымра!» В какой‑то миг игра Чарльза достигла дональд – синденовского
[33]
размаха, так что Тони Тредголд застучал в стену и крикнул:
– Потише, блин, а?
Камилла старалась полюбить Шекспира, как Чарльз, но никак не могла уразуметь этот старомодный язык. Почему в этих пьесах люди не говорят просто то, что хотят сказать, а все ходят вокруг да около? И вообще, Шекспир, похоже, считал зрителей дураками. В детстве Камилла смотрела «Сон в летнюю ночь» в Стрэтфорде, костюмы были очень милыми, но пьеса показалась ей ужасной белибердой.
Ну как этот Шекспир мог рассчитывать, что зритель поверит, будто девушка, заснув нормальной, проснулась и влюбилась в осла? Сама Камилла, конечно, обожала своего пони, но без романтики. Это ведь скотоложство, верно? То самое, что валлийцы, как рассказывал ей принц Филип, проделывают с овцами.
Чарльз обмотался шарфом и приступил к финальной сцене. Камилла дождаться не могла конца пьесы, но сидела, якобы захваченная действием, как много раз делала на коктейлях, угодив в ловушку до смерти скучной трепотни о каких‑то незнакомых людях. Тут она услышала, что в щель для писем что– то пропихнули, и прервала углубившегося в длинный монолог Чарльза:
– Пойду возьму, пока собаки не добрались.
Она и впрямь едва успела. Одно письмо дергали в разные стороны Фредди и Тоска, а второе мусолил Лео. Чарльз накинул шарф на голову перевоплотившись в одну из ведьм, и с нетерпением ждал Камиллу. Она вернулась на диван, и спектакль продолжился. В финале пьесы Камилла так аплодировала, что у нее заболели ладони. Чарльз несколько раз поклонился и позволил себе довольно хохотнуть. Кто знает, может, в этот момент демоны, рожденные постановкой «Макбета» в Гордонстоунской школе, наконец оставили его.
