– Страшно рады? – переспросила Камилла.
– Ну, я буду страшно рад повидать моего сына, – сказал Чарльз, внезапно рассердившись.
– Я не сомневаюсь в твоих чувствах, дорогой, – в голосе Камиллы послышались слезы, – но я сомневаюсь в форме выражения. «Страшно» звучит неуместно, нельзя ли выбросить «страшно»?
– Ты придираешься к грамматике, потому что хочешь отвлечь меня от того гнуснейшего факта, что ты сорок один год держала существование Грэма в секрете. Сорок один год лжи!
Лео подполз к Камилле и положил ей на колени свою большую голову. Камилла машинально принялась искать у него блох.
– Читай дальше, – сказала она. – Обещаю не перебивать.
Но Чарльз еще не остыл.
– Я тебя бесконечно люблю. Но я не стану выслушивать наставления по части английского языка от человека, который сдал только один базовый экзамен.
– Твоя первая жена и того не сдала! – завопила Камилла. – Все ее школьные достижения – это грамота за самую чистенькую морскую свинку.
Из‑за стены раздался крик Тони Тредголда:
– Морские свинки – жуткие засранцы! Их не так‑то просто содержать в чистоте.
Ругаться Чарльз и Камилла продолжили уже на пониженных тонах.
– Я закончил Кембридж! – сказал Чарльз. – У меня диплом!
Камилла высморкалась в уголок кухонного полотенца и сказала:
– Ты пишешь нашему сыну, я не могу не принять участия.
– Что ты хочешь добавить? – спросил Чарльз, занося ручку над новым листом писчей бумаги.
– Дорогой Грэм, – принялась диктовать Камилла. – Так горько было узнать о кончине твоих приемных родителей. Было бы славно встретиться с тобой, если ты сможешь к нам подъехать.
– «Подъехать!» – фыркнул Чарльз. – Будто он чертов таксист.
– А может, он и есть таксист, почем ты знаешь.
Камилла еще не забыла замечание о базовом экзамене. «Да стоило мне только захотеть, я бы легко поступила в университет», – ожесточенно подумала она. Но тусоваться с толпой гомонливых студентов – это совсем не ее стиль. Ни в Кембридже, ни в Оксфорде не держали конюшен и не практиковали охоту.
– Ладно, просто напиши ему, чтобы обратился за разовым пропуском, – сказала Камилла. – Я иду спать. Тоска! Фредди!
Она вышла из комнаты, не поцеловав Чарльза, но тот догнал жену на лестнице.
– Не будем ссориться, дорогая. Не позволим этому Грэму встать между нами.
По пятам за Камиллой Чарльз проследовал в спальню, где их ждала хорошо утоптанная тропа к прощению и примирению.
Когда их неистовое единение завершилось и Чарльз с Камиллой лежали в посткоитальной эйфории, собаки выползли из‑под кровати и Фредди проворчал:
– Я уж думал, он никогда не остановится.
– Так неловко, – подвизгнула Тоска.
– Кстати, эм – м… насчет секса… – продолжал Фредди. – За – За скоро придет в охоту. Ты не против, если я…
– Нет! – огрызнулась Тоска. – Покрой эту сучку увидишь, я и не почешусь.
– Я не моносучен. Тоска, – сказал Фредди. – Но по крайней мере, я тебя не обманываю.
Тоска отвернулась и пошла скрести дверь. Камилла отлепилась от Чарльза, встала с постели и отворила. Тоска сбежала по лестнице и легла под кухонным столом рядом с Лео.
– Я его бросила, – проскулила она.
Лео лизнул ее в морду:
– Это точно, птичка? А то все какие‑то дерганые из‑за канители с этим Грэмом.
– Нет, Лео, все точно, – сказала Тоска. – Он слишком уж часто тычет мне в лицо свой блудливый нос.
Лео прижал свой нос к Тоскиному и пропыхтел:
– И тебе все рано, что я дворняжка?
«Фу! До чего же вонючая у него пасть, – подумала Тоска, – придется с этим что‑то делать». Их отношения не длились и минуты, а она уже пыталась что‑то в нем изменить.
Утром Камилла с удивлением обнаружила Лео и Тоску на кухне, тесно прижавшихся друг к дружке. Перешагивая через них, она спросила:
– И давно вы такие приятели?
– Мы не приятели, а любовники! – гавкнул Лео.
Следом за Камиллой к завтраку спустился Фредди, увидел Лео с Тоской и набросился на соперника, норовя вцепиться ему в горло.
– Ты, вшивая дворняжка, это моя сука!
Чарльз спустился выяснить причину переполоха и занял сторону Лео, назвав Камиллиного любимца Фредди «гадкой шавкой».
– Бедняжка Фредди только что получил от ворот поворот, – вступилась Камилла. – Вот он и расстроился.
Через стену загавкал Кинг, овчарка Тред– голдов:
– Молоток, Лео! Вставь ей и за меня разок.
21
Уходя с контрольного пункта, Дуэйн подкрутил камеры, нацеленные на дом Чарльза и Камиллы. Ему хотелось обсудить с Чарльзом «Сердце охотника», не опасаясь, что товарищи станут потешаться над ним и обзывать долбаным клоуном.
Шагая по поселку, Дуэйн рассматривал его обитателей глазами бушмена из Калахари. Среди них встречались дикари, способные броситься на человека и повалить его на песок, а встречались и просто бродячие собаки, которые, завидев Дуэйна, жались к стенке. И снова он оказался у дома Пэрис Баттеруорт. Через окно гостиной можно было разглядеть, что Пэрис с Полтинником смотрят по телевизору «Баламори»
[36]
.
Пэрис удивилась, увидев его на пороге.
– Что‑то стряслось с мамусей? – спросила она.
Грубее, чем хотел, Дуэйн ответил:
– Я не в курсе. Я зашел проверить ваш жетон.
– Он на месте. Хотите знать еще чего– нибудь?
Дуэйну хотелось иного – поцеловать ее надутые губки, распустить собранные в хвост волосы. Бедра у нее, отметил Дуэйн, тоньше, чем его руки.
– Мне нужно убедиться, что он в порядке.
– Входите, но вам придется снять ботинки. У меня светлый палас.
Сама Пэрис была в тапочках с правдоподобными до оторопи кошачьими мордами. Кошачьи глаза искрились, а усы подрагивали, когда Пэрис мягко ступала по светлому ковру, направляясь в гостиную.
Полтинник сидел в прогулочной коляске и зачарованно наблюдал, как на экране констебль Слива поднимается в гору на велосипеде. Комната была чистая и неуютно – опрятная, игрушки Полтинника хранились на полках в стенной нише прямо в коробках из магазина. Пэрис и Дуэйн сели на диван напротив друг друга.
– Вам не положено оставаться со мной наедине, это ведь переулок Шлюх, – сказала Пэрис.
