– Эй, Камилла, мы тут уже все легкие, блин, выкашляли!
Лисы развернулись и растворились в сумраке.
Затушив костер, Камилла вернулась в дом и увидела, что Чарльз сидит в гостиной за маленьким бюро и сочиняет какое‑то письмо. В мусорную корзину рядом со столом уже отправилось несколько черновиков.
Камилла решила не рассказывать про лис – Чарльз и так явно был чем‑то встревожен.
– Кому пишешь, дорогой? – спросила она.
– Молочнику, – ответил Чарльз. – Уже сколько листов извел, переписываю в который раз, не знаю, как закончить проклятую записку.
Камилла взяла листок и прочла:
Уважаемый молочник,
Ужасно неловко Вас затруднять, но нет ли какой-нибудь возможности изменить наш заказ на сегодня (четверг) и получить две бутылки полу-обезжиренного молока вместо обычной одной?
Если это дополнение к нашему обычному заказу ставит Вас в ужасное положение и заставляет перенапрягаться в смысле Ваших возможностей поставки, тогда, пожалуйста, не затрудняйтесь.
Я буду просто в отчаянии, если моя просьба обеспокоит Вас хоть на миг или доставит Вам самое малейшее неудобство.
Позвольте добавить, что Ваш задорный свист поутру и в любую погоду на свой лад выражает для меня самую суть непокорного британского характера.
Когда Камилла прочла, Чарльз спросил:
– Как подписать? «Искренне Ваш», «С наилучшими пожеланиями» или «С уважением, Чарльз», потому что я его уважаю, или как?
Камилла оторвала у листка нижний край и быстро нацарапала на обрывке: «Плюс одну пинту, пожалуйста». Потом свернула бумажку в трубочку, сунула в горлышко пустой молочной бутылки и выставила бутылку на крыльцо.
Зазвонил телефон. Это был Уильям – сообщил отцу что вернулся из Суиндона.
– Мальчик мой, наверное, очень неприятно связывать всякие там леса? – посочувствовал Чарльз.
– Нет, скорее даже классно, – ответил Уильям. – Как там Лео?
– Он просто заплыл жиром, – ответил Чарльз.
Посмотрев на собак, валявшихся у ног, он ощутил легкий укол недовольства. Уильям спросил о собаке, но не вспомнил про Камиллу. Чарльз шевельнул бровью: о чем это может свидетельствовать?
Уильям продолжал:
– Па, что ты думаешь насчет того, что тори обещают вернуть нас, если выиграют выборы?
Для Чарльза это был сюрприз. Когда передавали новости, он в саду подправлял забор, да и нет у них «ящика для идиотов», как он называл телевизор, полагая, что телевидение без малого на сто процентов виновато в моральной деградации нации.
Уильям объяснил, что Сынок Инглиш, новый лидер Консервативной партии, – убежденный монархист и что он обещал, если его выберут, восстановить в правах королевскую семью.
– Только подумай, па, – толковал Уильям, – на Рождество можно будет поехать в Сэндрингем.
Настороживший уши Фредди гавкнул Тоске:
– Ты слышала, Liebling? Рождество в Сэндрингеме!
Тоска перекатилась на спину, так, чтобы Лео увидел ее прелести, и рыкнула:
– Лео, тебе понравится там сосновый бор и большой дровяной камин.
Фредди тут же тявкнул:
– Твой беспородный амбал с нами не поедет, он останется тут с другими пролами.
– Тихо вы, зверюги, я говорю по телефону! – прикрикнул Чарльз. И пробормотал в трубку: – Уиллс, похоже, Лео с Фредди вряд ли станут лучшими друзьями.
– Еще бы, – взлаял Фредди, – с этим куском параши.
– Чего я кусок? – проскулил Лео, глядя на Тоску.
– Буквальный перевод: фекалий, – гавкнула Тоска.
Лео решил не уточнять, что такое фекалии, но звучало это не особо приятно.
5
Премьер – министр и его заместитель Билл Брейзьер сошлись потолковать перед заседанием правительства в гостиной у Джека на Даунинг – стрит, 10. О встрече попросил Брейзьер, он дал знать секретарю Джека, что ему срочно необходимо видеть премьер – министра. Брейзьер был мужчина дородный, на днях портной уведомил его, что придется скорректировать цену на костюмы «из‑за лишнего метража ткани». Билл сидел на диване, отдуваясь после лестницы, а премьер – министр ходил по комнате, трогая и переставляя предметы.
– Что там такого срочного? – спросил Джек, погладив золотую раму на портрете Кромвеля над камином.
– Сынок Инглиш, – ответил Брейзьер.
– Ничего почти о нем не знаю, – сказал Джек.
– Это потому, что тебя в последнее время вообще ни хрена не интересует.
– Я устал, – сказал Джек. – Тринадцать лет – это долгий срок.
Брейзьер нахмурился.
– Что ж, если ты, черт побери, не почешешься, Сынок Инглиш водрузит свою изящную задницу на этот диван еще до Рождества.
– Что о нем известно? – спросил Джек.
– Он пижон. Итон, Оксфорд, отец владеет половиной Девоншира, и жена у него знает, с какой стороны откусывать артишок.
– Ну и что тут пижонистого?
– Может, и ничего. Но и у него, и у его мадамы проколоты пупы, а еще они сражаются в дартс в своем местном пабе.
– Как он насчет лисьей охоты?
– Не замечен.
– Министерство здравоохранения?
– Три месяца работал санитаром, зарплату пожертвовал драной «Международной амнистии»!
Джек вздохнул.
– И при этом тори?
– Со вчерашнего дня, – сказал Брейзьер, – лидер новых консерваторов. Говорит, надо усечь государство, считает, надо разрешить людям гробить себя табаком, если они этого хотят. Говорит, в долгой перспективе это сбережет деньги министерству здравоохранения. Хочет выкинуть на помойку «Акт о правах человека».
– Что он насчет монархии?
– Намерен ее вернуть.
– Что, всех? Принцев и прочих?
– Членов семьи. Королеву, герцога, детей, Чарльза, Камиллу, Уильяма, Гарри.
– Он в пролете, Билл. Народ ни за что не поддержит. Это все равно что голосовать за возврат трубочистов или подушного налога, это из другой эпохи.
– А вот моя жена будет в восторге, если королевская семья вернется, – заметил Брейзьер. – Она обожает всякие церемонии и помпезность.
– Тебе надо почаще выводить ее в свет, – посоветовал Джек и спросил: – Как там дела с биллем о стремянках?
Билл Брейзьер с немалым удовольствием ответил:
– Плохо, Джек, я сомневаюсь, что он пройдет дальше обсуждения в комиссиях. Народ любит стремянки, никто не хочет вызывать специалиста всякий раз, как надо покрасить потолок или сменить сраную лампочку.
