– Мне недосуг. Видишь ли, Мак, я спешу. Внизу меня ждут. Пусти меня первым. Мне только взглянуть, не дольше. Только взглянуть.
– Конечно! Разумеется, сударь!
– Ты мил.
Я склоняюсь к нему. Он мнет в пальцах мою десятку. Я встаю – как раз вовремя. Это что?
Дверь распахнулась. Дама, вся в черном, прошла мимо нас. Я мог бы поклясться, что это Глэдис. Глэдис у ламы? Абсурд. Она же осталась там! На нас она не взглянула. Ждать было нельзя. Еще слыша ее шаги (ковер съел и их), я шагнул в кабинет. И увидел ламу. Я знал, что у меня есть лишь миг. Глушитель сделал из грома стук. Лама упал на спину. Я выстрелил еще раз. Потом возвратился к Маку.
– Проверь, дружище, что там с ним, – сказал я весело. Пистолет был под мышкой, как градусник. И у него был жар. – Линию жизни не забудь. И судьбы. Прощай.
Я снова был в лифте. Он сыграл в догоняшки с желудком. В холле я кивнул портье. Сульт был на месте. Я назвал свой отель. Все упало в туман, и в ушах зазвенело.
Я помнил еще, как советовал Шульцу снять со стены плакат. Как он вызвал такси. Как считал мои деньги (задаток). Как бежал за мной, бормоча:
– Какое горе, repp доктор, какое горе! Как это могло быть?
– Я просто узнал его, Шульц. – Я, кажется, рассмеялся. – Болван! эти желтые думают, что они все на одно лицо. А я был влюблен в китаянку. Он не мог это знать. Это он вел тогда в Берне машину. И шпионил за мной. Перестаньте скулить, Шульц! Все в порядке.
Но он не хотел перестать.
– Горе, горе, мой Бог! Какое несчастье! Лама Бе – наш старинный друг. Его все тут знают! Год назад он вылечил мне катар. Он и вправду с Тибета. Герр доктор, поймите! Я вам должен сказать. Это ужас. Но это так. Герр доктор! Вы обознались]
Пришло такси.
– Мсье уже едет?
– Да. В аэропорт.
– Это будет вам стоить…
– Отлично.
Шофер давит газ. Такси швыряет. Я открываю глаза. За окном день. Надо мной – Сульт и Глэдис.
…С минуту, должно быть, я просто лежал. Неподвижно. Потом сел.
– Где я? – спросил я хрипло. Мой голос был вял и далек.
– Там же, где раньше. – Глэдис прищурилась и улыбнулась. – Здание ратуши. Гостиная у фонтана. Третий этаж.
Теперь я ясно видел ее голую грудь (соски в помаде). Я огляделся. Так и есть. Я лежал на кушетке, в углу. Стол был убран, шторы раздернуты.
– Это был сон? – спросил я.
– Гипноз. – Сульт потер руки. – Ну что? Как? Было похоже?
– Он мастер, – сказала Глэдис.
Я промолчал. И молчал долго. Потом сказал:
– Сульт! Вы говорили о палиндромах.
– Это вам показалось, – любезно сообщил он.
– Все?
– Все.
– И Хоп-Фрог?
– Тоже.
– Гм. Значит…
– Что?
– Ничего нет?
– Напротив, все есть. И лама жив, слава богу. Даже не знает о вас.
– Ага…
Я еще раз – подробней – оглядел груди Глэдис. Она с смехом прикрылась рукой. Впрочем, то, что в стене справа не было двери (через нее мы вышли вчера), было, должно быть, важней.
– Мой стиль, – комментировал Сульт. – Я люблю начать с пустяка. Пряжки, застежки, бусины. Мир крошится, как хлеб. Потом лепится вновь. С вами вообще все было просто. Никаких вывертов, ужасов, всех этих фантазий в духе Калло. Отдых! А то как приедет какой-нибудь… клещ… – Он хихикнул. – Кстати, вы знаете? Завтра праздник цветов. Единственный в городе. Традиционный. Потому принято считать, что здесь живут хиппи. Не пропустите! Он понравится вам.
– Сульт! – перебил я. – Скажите мне правду. Не лгите мне.
Вид его стал строг – как тогда, у «Асклепия».
– Да?
– Зачем вы это сделали?
Он вздохнул. И отвел глаза. Глэдис тоже вздохнула.
– Гадкая должность, – сказал он потом. – Хотел дать вам шанс. И только. Это как остановка в пустыне. Порой помогает – вроде любви. Город, впрочем, и создан для этого. Я не знаю по-русски, но разве Штильман давеча вам это не говорил?..
Конец
