Он не выдержал и все-таки повысил голос. Включилась у него старая, отработанная, потрепанная и задремавшая почти программа семейных разборок. Ая как будто ждала этого. Без всякого напряжения она ювелирно попала в нужный истеричный тон:
– И ты мне врешь! – крикнула. – Не в помощи дело.
– Так я и сказал, что не в помощи. В общности интересов.
– И не в общности. Ну что, скажешь или дальше будем в кошки-мышки играть?
У Алика внутри все похолодело. Неужели она его раскусила? Не может быть. Да нет, шары пробные закидывает. Обычные женские хитрости. На такие трюки он давно не велся.
– Я тебе не вру, – спокойно ответил он. – Я тебе иногда не всю правду говорю. И то очень редко. А чтобы ты поняла, проведем сейчас небольшой эксперимент. Ты знаешь, что бог мессией может сделать только того, кого по-настоящему любит. Вот и проверим сейчас, люблю я тебя или нет.
– Но…
– Никаких «но», сейчас и проверим.
Сердце Алика забилось быстрее. А вдруг он себя обманывает? Вдруг действительно не любит Аю? Жить тогда не стоит. Подонок он тогда конченый. Еще одного Антуана он не переживет. Тем более не Антуан это, а Ая… любовь его неземная, из-за которой он детей предал. Он с трудом справился с волнением и начал произносить слова посвящения.
– Ая, любовь моя единственная. Жена моя, и дочь моя, и мать, и друг мой, и сын, и вселенная. Я бог всемогущий, бог этого несчастного, но такого прекрасного мира. Именем силы моей нарекаю тебя мессией. Равной мне во всем. И даю тебе силу творить чудеса именем моим. Аминь.
Ничего не изменилось. Они так же сидели друг напротив друга, под белым, хлопающим на ветру тентом. Минуту сидели, вторую, третью… Алик не выдержал и заикаясь, спросил:
– Ты что-нибудь ощущаешь?
– Не-а.
Опять замолчали. Он не решался попросить ее о чуде. Потому что, если она не сумеет, если не сумеет…
– А попробуй сделать что-то необычное, – быстро, бросаясь в омут с головой, выпалил он. – Стакан к себе придвинь усилием воли.
Ая раскрыла ладонь, поморщилась, покраснела от натуги. Стакан не двигался.
– Не получается, – сказала она.
Это была катастрофа. Алик ненавидел себя. Ненавидел настолько сильно, что внутри него зажегся маленький, но очень яркий огонек.
«Мне незачем жить, я недостоин, недостоин. Незачем…» – завертелась в голове одна и та же невыносимая мысль.
Он вскочил. Огонек внутри стал разгораться и пожирать внутренности. Еще секунду, и вырвался бы огонек наружу. И испепелил бы его. В прах превратил, в пепел невесомый. В последний момент Алик заметил метнувшийся со стола в раскрытую ладонь Аи стакан.
Алик застыл на мгновение, пытаясь удержать разгорающийся огонек внутри, а потом, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух, медленно опустился на стул.
– Сволочь, какая же ты сволочь, – простонал он. – Ты зачем надо мной издеваешься?
– Дурак, я люблю тебя. Хотелось тебя подольше помучить, да любовь не дала. Вот жалостливые мы все-таки, бабы, существа. За что и страдаем.
– Страдает она… это я страдаю, а ты развлекаешься.
– Думай как хочешь, но прошу заметить, это меня только что без спросу мессией сделали. Мне до твоих шуток далеко, дорогой.
– Ладно, оставим это. Ты скажи, ты теперь хоть поняла, что я люблю тебя?
– А я и не сомневалась.
– Ну и?
– И ничего. Ты ждешь, чтобы я тебе спасибо сказала? Хорошо, спасибо. И за возможности новые спасибо. Я тут подумала, очень в быту пригодятся. Спасибо еще раз. А миром править я тебе помогать не буду. Я уже объясняла почему. Кстати, дорогой, ты не находишь, что сегодня в мохито положили мало льда?
Ая сжала стакан в ладошке, и коктейль покрылся ледяной коркой. Спустя секунду жидкость промерзла до самого дна, и стакан со звоном лопнул. Она порезала пальцы, но все равно крепко сжимала льдышку с вмерзшей в нее мятой и кусочками лайма. С пальцев на льдышку сочилась кровь и медленно стекала на белый пластиковый стол. Ая, улыбаясь, смотрела на Алика. А он не улыбался. Собрав остатки воли, он попробовал выдержать ее взгляд, но не смог. Сломался через полминуты и опустил глаза.
«Кто она такая? – подумал. – Женщина ли, человек ли, другое неведомое существо? Не знаю. Но то, что она сильней меня, это точно. А еще я ее люблю. И еще я проиграл».
Он взял свой мохито, чокнулся с окровавленной льдышкой.
– За тебя, любимая, – сказал печально и выпил коктейль залпом.
Он еще некоторое время пытался давить на жалость. Приходил домой поздно, уходил рано. Сетовал на обезумевшее население планеты. Не помогало никак. Ая сочувственно слушала его, устраивала ему волшебные трапезы и сеансы сексотерапии. И все. Полученные сверхспособности она использовала исключительно в быту. По дому летали швабры, тряпки сами смахивали пыль, а еда прыгала в висящие посреди кухни кастрюли. Даже летать в одиночестве она отказывалась. Требовала, чтобы он брал ее на руки, как и прежде. В конце концов Алику надоело изображать бурную деятельность без всякого результата. За пару дней он погасил им же самим раздутый кризис, и жизнь пошла по-старому. Будни сменялись выходными, он ловко научился пользоваться человеческими слабостями на благо мира и прогресса, ситуация медленно и неуклонно улучшалась. Одна беда, мучающие его вопросы никуда не делись. Наоборот, они выросли, окрепли и стали мучить еще сильнее. Тоска по семье приняла параноидальный характер. Он сотворил нечто вроде голограмм детей и жены и многие часы разговаривал с ними, что-то доказывал, оправдывался и даже плакал иногда. Делать это приходилось украдкой, на пустынном скалистом островке в море, чтобы не дай бог Ая не увидела. Он стал рассеянным, периодически забывал о делах в Либеркиберии. Думал постоянно, искал выход и не находил. Откровенного разговора с Аей он побаивался. Сказать ей, что их обоюдная великая любовь недостаточна ему для счастья и он хочет вернуться в Москву, казалось немыслимым. Один раз Алик все же заикнулся о проблемах. Очень витиевато и осторожно попросил ее совета. Мол, хотелось бы и детей повидать, и родителей, но на кого здесь все оставить во время краткосрочного, да-да, краткосрочного, конечно, отпуска, он не знает. Вот если…
– Если я решу за тебя, ты не выпутаешься, – ответила она. – Так и будешь метаться всю жизнь. А потом умрешь несчастным, а если бессмертный – жить несчастным будешь, что еще хуже. Поэтому не спрашивай меня ни о чем. Не рви душу ни себе, ни мне.
Больше скользких разговоров Алик не заводил. Понемногу он стал забивать на работу. Надоели ему гнилые разводки ради неведомого абстрактного прогресса. Физически не мог уже добро творить. Прогресс немедленно отомстил. Достигнутые с таким трудом количественные показатели почти вернулись к исходным значениям. Он, конечно, все исправил. Приложил титанические усилия, пару недель не поспал и исправил все. Но с тех пор возненавидел свою «работу» еще больше.
