Ая съежилась, стала выглядеть жалко и нелепо. Изо всех сил стараясь не заплакать, она пролепетала:
– Но милый, я тебе сюрприз хотела сделать. Развлечь немного. Я же вижу, ты страдаешь.
– Да, страдаю! Страдаю, потому что из-за такой дуры, как ты, семью свою предал. Жизнь свою поломал. И вообще у тебя сегодня месячные вроде?
– Правильно, сегодня месячные, но я ради тебя… чтобы тебе… я же мессия, я все могу, вот я и попробовала… перекрыла краник на два часа. И получилось. Ради тебя…
Алика переклинило. Мессия?! Краник перекрыла?! Ради него?! Он ей… дар такой, а она… краник?! Помогать она, значит, не может. Людей спасать и к свету вести не может. А краник может. Внутри злость смешалась с обидой, в ярость превратилась булькающую. В глазах потемнело и… Он оказался в своей квартире.
Сперва он обрадовался. Вот и разрешилось все само собой. Не надо подлость совершать, выбор делать. А потом понял, что рано радуется. Не может же он быть во всех комнатах одновременно. Дома, в Москве Алик присутствовал скорее как виртуальный персонаж, беспомощно наблюдающий за действием со стороны… Непонятные, чужие люди заполнили комнаты. Врачи, менты, понятые-соседи хаотично и растерянно перемещались по квартире. В детской не по-детски орали близнецы.
– К папке, хотим к папке, пусти, к папке хотим!
Они колотили в запертую дверь, а няня никак не могла их успокоить. В его кабинете врач со «Скорой» заполнял бумаги и звонил по телефону. На кухне медсестра вкалывала Ленке успокоительное. Над женой склонился усатый мент и ласково шептал ей на ухо:
– Вот видите, как удачно получилось. И милицию вызывать не надо. Мы сами все зафиксируем, что смерть по естественным причинам произошла. Вам мороки меньше будет.
– Да, удачно, – голосом робота отвечала Ленка. – Это очень удачно.
– А вы, случайно, не знаете, где покойный хранил бумаги? Может, тайник какой или ключи от банковской ячейки? – спрашивал мент.
– Покойный, покойный, по… – Ленкино лицо сморщилось, и из глаз хлынули слезы.
– Чщ-чщ-чщ. Все не волнуйтесь, никаких вопросов. Что ж мы, не люди? Вы, главное не волнуйтесь. Мы с вами до конца побудем.
– До конца-а-а-а-а-а-а…
– Успокойтесь, все, ухожу. А может, у родителей? Вы, случайно, не знаете телефон родителей? Я в смысле, что родителям сообщить надо.
– До конца-а-а-а-а-а-а…
В спальне на своем необъятном, два на два, ложе лежал он, Алик. Он был мертвый и некрасивый. Лицо расплылось и пожелтело. Рубашка расстегнута, на груди виднелся след от укола с застывшей серо-бурого цвета капелькой крови. Рядом с ним, уткнувшись ему в плечо, лежала, причитала и плакала Сашка.
– Папка, ты зачем, хватит, ну вставай, папка. Не надо так прикалываться. Я уже не маленькая. Это маленькая я верила, а сейчас нет. Не обманешь. Я тебя пощекочу, как в детстве, и ты оживешь. Правда ведь оживешь? Ты же не предатель, ты не бросишь меня? Вы с мамкой ругались часто. Я не говорила тебе, но я всю жизнь боялась, что ты уйдешь. Я сильно боялась. А ты вот как ушел… Дура я. Папка, прости меня, не уходи. Ты же не предатель? Ты меня не оставишь? Па-пу-леч-к-а-а-а-а-а!!!
…Алик снова стоял в оранжерее. Ароматические свечи противно воняли. Гриппозно всхлипывал саксофон, Ая в порнографическом белье переминалась с ноги на ногу на шкурах непонятных животных.
– Мне домой надо, – сказал он тихо. Помолчал и добавил: – Очень.
– Так иди. Я тебя не держу и никогда не держала.
– Держишь.
– Не держу. Ты сам себя держишь.
– Я тебя люблю. Правда. Но мне надо домой.
– Иди.
– Помоги мне.
– Как?
– Ты знаешь как.
– Так не могу. Извини.
– Значит, ты лучше меня знаешь, что мне нужно? Думаешь, ты мудрая? Думаешь, ты понимаешь, что такое боль? Ты так думаешь, да?
– Да, – просто ответила Ая.
Ярость закончилась, боль закончилась, Алик стал пустым, как звонкий пионерский барабан. Но из этой пустоты появилась вдруг такая решимость, такая воля, что…
– Я последний раз спрашиваю, ты будешь мне помогать? Ты будешь следить за этим проклятым миром, пока я не вернусь? Да или нет?
– Нет, любимый, не буду, – прошептала она, закрывая изумрудные глаза, полные травяных зеленых слез.
Он вскинул руки к небу, парящему над оранжереей, взглянул на нее, как совсем старый, смертельно больной человек, и сказал:
– Любовь моя единственная. Жизнь моя и дыхание мое. Лучшее, что было когда-либо у меня. Я бог и человек, проклинаю тебя и предаю. Будь ты проклята, как я проклят. И будут твои страдания, как мои страдания. И будет твоя боль, как моя боль. И будешь ты богом, как я. И никто не отменит этого приговора. Да будет так.
На секунду показалось, что Ая превратилась в фантом мертвый, как жена и дети на скалистом острове. Оболочка пустая, иллюзия, не человек. А потом она ожила, и Алик все понял. Он подбежал к ней, рухнул на шкуры у ее ног, уткнулся лицом ей в ступни и завыл:
– Что я наделал! Прости меня, Аечка. Прости, я не хотел, я не думал. Я люблю тебя. Прости. Я все исправлю. Сейчас, сейчас…
Он встал на ноги и начал поднимать дрожащие руки к небу.
– Поздно, любимый. Свершилось, и исправить ничего нельзя.
Алик поверил ей сразу. После его проклятия она сильно изменилась. На лбу появилась вертикальная морщина, изумрудные глаза потемнели и стали цвета лесного болота, исчезла детская округлость лица… Вместо Аи на него смотрел… Демон… Гордый, много страдавший демон… Вдруг она улыбнулась, и из демона наполовину проступила прежняя Ая – рыбка золотая. До Алика окончательно дошло, что он натворил. Он закрыл ладонями лицо и заплакал.
– Ну что ты, милый, не надо, – улыбаясь говорила Ая. – Не надо, у нас мало времени, я должна успеть. Ты знай, я тебя любила. Сильно, по-настоящему. И любить тебя всегда буду. Помни об этом, милый. А за мир свой не переживай. Я присмотрю, я все сделаю. Другой у тебя путь. Иди, я отпускаю тебя.
– Нет, неееееееееееет!!!
Он заорал и бросился к Ае. Прижался к ее огрубевшему, жесткому и сухому лицу, стал целовать ее, как будто мрамор стесывать, чтобы отошла, оттаяла. На мгновение ему показалось, что еще чуть-чуть, и получится, вернется прежняя Ая, умрет демон страдающий. Но она оттолкнула его, и силы в ее руках было так много, что он упал на мягкие шкуры.
– Нам нельзя, любимый. – Она опять улыбнулась, и, как солнышко из-за туч, появилась прежняя Аечка. – Очень хочется, но нельзя. Давай просто посмотрим, запомним друг друга. Ты себя не вини ни в чем, пожалуйста. Я только сейчас тебя поняла, когда сама… Страшно это, богом быть. Нет добра и зла, нет дьявола. Есть бог, и в нем все. Страшно. Но ты не виноват. Такая судьба. И у тебя, и у меня. Зато мы любили… Любовь стоит ужаса.
