Книга Яд и мед, страница 35. Автор книги Юрий Буйда

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Яд и мед»

Cтраница 35

Алексей Алексеевич легко вскочил в бричку, разобрал вожжи.

– Подвезти? – спросил он учителя.

– Спасибо, не надо…

Осорьин поманил управляющего и, когда тот подошел, проговорил вполголоса:

– Думаю, надо бы надежных людей вокруг поставить, чтоб не случилось чего… не нравятся мне эти, с Мамаевской лесопилки…

– Да я сам покараулю, – сказал Заикин. – С егерями за компанию – у них ружья…

– А сам скачи в уезд, – сказал князь. – Как только тут управишься, сразу в уезд, не мешкая, расскажи становому обо всем и проси его без промедления сюда. – Наклонился к управляющему: – Надеюсь на тебя, Илья Дмитриевич.

Заикин вмиг посерьезнел – князь никогда еще не обращался к нему по имени-отчеству – и ответил в тон барину, так же твердо и тихо:

– Можете не беспокоиться, Алексей Алексеевич.

Осорьин поднял вожжи, конь влег в хомут и легко понес бричку по узкой полевой дороге.

– Соблазн, – задумчиво проговорил Алексей Алексеевич, глядя на Евгению Георгиевну Вольф, которая сидела напротив. – Соблазн, искушение, Евгения Георгиевна, вот что это такое. Воплощенный соблазн. Ärgernis an sich!

Старушка подняла голову, улыбнулась и сказала:

– Будет гроза.

На тарелке перед ней лежало печеное яблоко – это был обычный ее ужин.

Вот уже двадцать лет полувыжившая из ума гувернантка, хорошо помнившая те времена, когда дед Алексея Алексеевича был «заносчивым юнцом», страдала странной формой глухоты: она ничего не слышала при свете дня, зато в темноте могла по звуку шагов определить, кто из слуг крадется в гости к Жу-Жу, распущенной внучке кривого конюха. И если нужно было сообщить старушке что-то важное, в ее комнате попросту задували свечу.

Князь допил вино, пожелал Евгении Георгиевне спокойной ночи, поднялся к себе, сел за стол, отодвинул Достоевского, открыл дневник в кожаном переплете, закурил и выпустил дым в открытое окно.

О да, соблазн, искушение, Ärgernis, жуть и погибель. И у этого соблазна было имя – Софочка, страшная тайна, point faible Алексея Алексеевича Осорьина. Софочка Яишникова, вдруг воскресшая на берегу Красного ручья в образе гигантской нагой женщины. Этого не могло быть, но это произошло. Софочка умерла много лет назад, о ней и вообще о семье Яишниковых в округе давно не вспоминали, и поначалу князь даже себе не хотел признаваться в том, что узнал в гигантской женщине Софочку, и вот вдруг она явилась – ангельское лицо блудницы, пятнадцать метров и тысяча килограммов похоти, ужаса и стыда. Много лет носил в душе ее мерзкий образ Алексей Алексеевич, много лет молил Бога простить его за Софочку, пытаясь забыть ее, но по ночам она являлась, мило шепелявила, называя его белямишей и Алешенькой, томно улыбалась, ложилась рядом, прижималась к нему, впивалась в его плоть своими жемчужными неровными зубами, норовя добраться до сердца, до мерзкого сердца его…

Жена князя Осорьина умерла внезапно, и богатый и знатный вдовец стал желаннейшим гостем в домах, где томились дочери на выданье. Алексей Алексеевич, однако, игнорировал все намеки на новый брак. Из гигиенических соображений он завел опытную любовницу-демимонденку, с которой встречался по средам и субботам, а в деревне его ждала дриада Настенька, младшая дочь старухи-ключницы, милая девушка с глазами жертвенной лани. Дворовые называли ее полубарыней и посмеивались над ее заиканьем, но без злобы.

Алексей Алексеевич был твердо убежден в том, что страсть ему не грозит. Он много работал, занимался воспитанием единственной дочери Катеньки, обустраивал поместье – жил полной жизнью, пока Софочка Яишникова не разнесла эту жизнь вдребезги.

То Рождество Алексей Алексеевич встречал в поместье с Катенькой и Настенькой – они дружили, невзирая на разницу в возрасте.

Евгения Георгиевна Вольф энергично командовала подготовкой к празднику.

Одноглазый управляющий Иван Заикин по прозвищу Предмет, называвший себя чистопородным стариком, руководил забоем тридцатипудовых тамвортских свиней. Катенька и Настенька прятались в амбаре, чтобы посмотреть, как зверовидный Иван пьет свежую свиную кровь.

Князь с егерями устроил салют из двух трофейных четырехфунтовых шведских пушек.

На Святках катались в санях, объезжали соседей с поздравлениями, с шампанским – тогда-то Алексей Алексеевич впервые попал в поместье Яишниковых.

Заброшенное, бедное и грязное, оно производило жалкое впечатление. Помещичий дом с облупленными колоннами, разномастной мебелью и вонючими сальными свечами. Пьяненькая брюхатая баба с наглой ухмылкой, которая проводила гостей в темную гостиную с обшарпанным роялем в углу. Нетрезвый хозяин дома – Семен Семеныч Яишников, отставной поручик, во фраке кирпичного цвета, в распахнутой на груди нечистой рубахе. Сначала он рассыпался в извинениях и предложил гостям какой-то гадкой настойки, потом вдруг взял Алексея Алексеевича под локоть и шепотом – «по-соседски, ваш сиятельство, по-соседски» – стал рассказывать о покойной жене, с которой он благополучно прошел «чрез множество благоключимств», да вот супруга перестаралась с терпентином – она пила его трижды в день – и преставилась в мучениях…

– Терпентин… это же скипидар? Зачем же она пила его? Это ж, кажется, яд… и запах…

– А для запаха и пила, – сказал хозяин. – От терпентина, ваше сиятельство, женская моча благоухает розами. А это младшенькая моя – Софочка…

Софочка поразила младенческим своим молочным лицом, детскими губами и вполне зрелыми женскими формами, поразила взглядом – насмешливым и даже презрительным, но при этом она так мило шепелявила, так смеялась, показывая неровные жемчужные зубки, а когда Алексей Алексеевич поймал ее страдальческий взгляд, брошенный на отца, то понял, что не может оставить ее здесь, среди этой тусклой мерзости, среди этой унылой обшарпанности и облупленности, и был рад, когда Катенька и Настенька в один голос стали просить Софочку ехать с ними, и был счастлив, когда она согласилась, и это чувство только усиливалось, когда они мчались в санях через роскошный зимний лес с факелами, Настенька весело кричала: «Волки! Волки!», Катенька смеялась, а Софочка вдруг взяла Алексея Алексеевича за руку и прижалась к его плечу, и когда они влетели в ворота, украшенные еловыми ветками и фонариками, ударили шведские пушки, и Софочка посмотрела на него снизу вверх и сказала своим божественным детским голосом, чуть задыхаясь и шепелявя: «Сердце мое»…

У князя Осорьина-Кагульского случались приступы апноэ, внезапные остановки дыхания, после которых он долго не мог вспомнить о том, что произошло накануне. Два-три дня старик не выходил из своего кабинета, никого не принимал: ему было стыдно за то, что он – пусть не по своей воле, пусть ненадолго – потерял себя, свое место во вселенной. Князь принадлежал к поколению людей, которые ходили к ранней заутрене лишь затем, чтобы нагулять аппетит, но именно приступы стыда в конце концов и загнали могучего старика в могилу.

Апноэ – вот что случилось, когда Алексей Алексеевич впервые увидел Софочку, когда, глядя на него снизу вверх, она сказала: «Сердце мое», когда он после ночного застолья – Катенька и Настенька уже легли – вдруг отшвырнул сигару, чертыхнулся и бросился в комнату Софочки, и не успел постучать, как дверь распахнулась и Софочка кинулась ему на шею, и он, все еще чертыхаясь, задыхаясь, стал срывать с нее одежду, а Софочка с него, а потом он впился губами в ее плечо, в шею, ниже, еще ниже, где пахло скипидаром, и они схлестнулись, упали, забились в припадке, хрипло дыша и не щадя друг друга, кусаясь и брызгая слюной, рыча и стеная, когда, наконец, животная дрожь объединила их, плачущих и опустевших, и Софочка прошептала: «Алешенька… белямишенька мой», и он прижал ее к себе и сказал: «Да», и они затихли, превратившись в одно целое, в безмозглое и счастливое ничто, – да, это было апноэ, амок, это было помрачение ума, это был стыд, через который Алексей Алексеевич не мог переступить и не хотел, как ему казалось той ночью…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация