Книга Бог, страх и свобода, страница 23. Автор книги Денис Драгунский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Бог, страх и свобода»

Cтраница 23

Я не случайно написал чуть выше: «как бы царство разума». Это не дань сегодняшнему просторечию. Это действительно «как бы». Утопия — это стремление построить якобы разумную, будто бы рациональную социально-экономическую и политическую систему. Но на деле получается нечто совершенно иное. Вот пример. Почему стремление осчастливить советских людей, обеспечить их материальное благосостояние, — почему оно сопровождалось планомерным уничтожением их, извините, кормовой базы? Уничтожением русского и всего остального крестьянства? Всего через полсотни лет после коллективизации СССР рухнул — и не от козней внешнего врага, а от элементарной бескормицы, когда за хлеб приходилось идти на чудовищные политические уступки. Где тут разум? Тут чистое безумие!

Дело в том, что утопия — это отнюдь не социальная энергия обездоленных масс. Утопия — это духовные искания сексуально неудовлетворенных эстетов. Именно они направляют базовую агрессию темных масс в русло безумия. Позволяют простому человеку безнаказанно грызть ближнего своего, брата своего крестьянина или ремесленника. Культуру замещают погромом. Иван Солоневич назвал это «ставкой на сволочь» (см. далее, «Про утопию. Часть 3»).

Но снаружи утопии все красиво — здания, скульптуры, картины, мебель, утварь. Стройные, чисто вымытые тела. Красивая одежда, которая туго облегает тела — так, что «вся фигура обрисовывается во всех подробностях» (Кампанелла).

Крестьянин же неизящен. Он потный, перепачканный. Он не видит дальше стойла и скирды. Он уродлив, вонюч и глуп, проще говоря. Поэтому долой его! Да, но что делать, что на завтрак, обед и ужин есть будем? Ответ замечательный: а мы все вместе, такие стройные и красивые, будем работать понемножку и на всех работах. По шесть часов, как говорил Томас Мор, или даже по четыре, согласно Кампанелле. Будем ездить из города на сельхозработы. И ведь в СССР ездили, вплоть до финала перестройки!

Утопия очень эротична. Половые проблемы, унаследованные утопистами от престарелого бисексуала Платона, пронизывают утопические тексты. В Городе Солнца евгеника стала не только обязательным, но и вкусным занятием. Старейшины осматривают голых юношей и девушек, определяют их сексуальные потенции и детородные возможности. Супружеский секс превратился в публичный ритуал, со множеством подручных и соглядатаев. Ну и конечно, общность жен, которая от Кампанеллы дошагала до Маркса и далее до Коллонтай и либеральнейшего советского законодательства о разводах в 1920-е годы (развестись можно было без уведомления второй стороны). Чего же вы хотите — практически единственная всерьез реализованная утопия должна была отдать должное Кампанелле.

Утопия предлагает золотой ключик. Пусть все будет общее: жены и мужья, дома и посуда. И все у нас получится. Никто никому не станет завидовать, все друг друга станут любить.

Утопия реакционна. Регрессивна. Утопия — это желание вернуться в мир полной сексуальной свободы и полной социальной безответственности. Каковая (говорят) была на ранних, дототемических стадиях развития общества. Когда все ходили голенькие, и всем со всеми было все можно. Или, если угодно, в мир той свободы, когда мама и ребенок еще полностью принадлежат друг другу. До годовалого возраста примерно.

Колокольчик Кампанеллы звучит порою в самых неожиданных местах. Герой рассказа Чехова «Дом с мезонином» говорил, что все люди должны работать поровну, часа по четыре в день, и тогда все общественные проблемы будут решены.

И — наблюдать, наблюдать, наблюдать друг за другом. Это, кстати, тоже не слишком-то социальные проблемы. Но об этом — далее.

Про утопию. Часть 2
ОТНИМАТЬ И ПОДГЛЯДЫВАТЬ

Один мой знакомый побывал в Северной Корее. Там их возили по разным заводам и колхозам, школам и университетам. Он знал, что в КНДР сплошное подслушивание и подглядывание. Поэтому всякий раз по вечерам, вернувшись после трудного экскурсионного дня к себе в номер, он громко говорил, обращаясь к люстре: «Я просто удивлен (ошеломлен, поражен), каких невероятных успехов добилась Народная Корея в области тяжелой промышленности (декоративного цветоводства, дошкольного воспитания) под руководством своего любимого вождя и гениального маршала!» Потом он выпивал стакан водки и ложился спать.

Однажды поздним вечером он вошел в номер, кинул пиджак на стул и вскричал: «Нет, это просто невообразимо! Я настолько потрясен успехами Народной Кореи под руководством маршала и вождя, что даже забыл водки купить, так-растак-перетак!» И стал раздеваться перед сном. Но не успел он и рубашку снять, как в дверь постучали. Торопливо застегнувшись, он с некоторой опаской отворил. На пороге стоял официант с каталкой, уставленной бутылками и закусками:

— Водка, коньяк, вино! Печенье, сыр, колбаса! Покупайте, товарищ!

Однако тотальный надзор придуман вовсе не идеологами тоталитаризма.

В середине восьмидесятых англичанин Джереми Бентам приехал в Россию, навестить своего брата Сэмюэля, который работал менеджером у Григория Потемкина. Были восьмидесятые годы XVIII века, чуть не забыл. Поэтому точнее будет сказать, что он побывал в тогдашней России, а ныне это Украина (Кременчуг) и Белоруссия (Кричев). Будущий великий юрист и философ, основоположник и пропагандист политического либерализма, он пробыл в захолустном Кричеве целых полтора года — неторопливая тогда была жизнь! — проводя время в разговорах с незнаменитым братом своим. Интересно, кстати, есть ли там мемориальная доска? Надо бы. Ну, это уже дело суверенной Белоруссии.

Итак, Сэмюэль Бентам управлял образцовым имением с мануфактурой и пытался построить хорошее фабричное здание — такое, чтобы обойтись минимальным количеством надзирателей. Надзиратели нужны были потому, что работали на этой фабрике не наемные работники с более или менее сознательным отношением к труду, то есть мотивированные заработком, а крепостные крестьяне, мотивированные плеткой. Наверное, Сэмюэль беседовал об этом с приехавшим из Англии умным братом. И, наверное, в ходе этих разговоров Джереми Бентам и придумал «Паноптикон», то есть идеальную тюрьму. Слово panoptikon в переводе с греческого означает «целиком видимый, весь просматриваемый». Это было цилиндрическое здание, полое внутри. Камеры выходили решетчатыми дверями на внутренние галереи. В середине была башенка. В ней сидел один надзиратель, который мог наблюдать за всеми заключенными сразу. Вертя головой, естественно, а также поворачиваясь вокруг собственной, надзирательской то есть, оси.

Бентам, наверное, не был так уж оригинален. Он просто взял идею ландшафтного архитектора XVII века Андре Ленотра, строителя Версальского парка: отовсюду виден дворец. Бентам всего лишь вывернул этот принцип наизнанку: из дворца (то есть из будки надзирателя) все видно. Но, кстати говоря, король Людовик-Солнце реализовал идею тотального наблюдения по-своему, по-королевски, безо всяких цилиндрических «Паноптиконов»: приказал всей французской аристократии жить в Версале, и точка. В тесноте (кстати, действительно жили тесно и неудобно), но зато под присмотром Его Величества. А то устроили фронду, понимаешь…

Конечно, конечно, идея всобщего надзора, как показал Мишель Фуко в своей знаменитой книге «Надзирать и наказывать», связана с усилением роли государственного аппарата, с массовым производством и массовым образованием. Если фабричный цех или учебный класс хорошо просматривается — это само по себе залог порядка, залог эффективности властного принуждения.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация