— Лешенька, проснись! — крикнула Оля. — Я же твоя сестра, ты что?
— Врешь! — закричал он.
На крик вошла Римма Викторовна.
— Мама, ты слышала? Мама, она врет? — спросил он.
— Прекрати, — сказала Римма Викторовна. — Олечка, он вам нравится, вы ему тоже, вот и хорошо, и выбросьте из головы эти глупости. Никакая вы ему не сестра. Я родила его от Славы Тарасова. Который даже не позвонил сегодня.
Последний вагон
поют колеса про судьбу…
Она обещала позвонить в восемь. У меня родители были на даче, у нее — дома только бабушка: мы обо всем договорились. Она не позвонила. Я набирал ее номер, к телефону подходила бабушка, я бросал трубку. Был июнь, темнело поздно. Но в одиннадцать стемнело совсем. Я зажег свет во всех комнатах.
Вот уже четверть двенадцатого.
Снова набрал номер, попросил ее к телефону.
— Разве можно беспокоить девушку ночью? — ехидный старческий голос.
— Простите, пожалуйста, она мне срочно нужна…
— Она сказала, что будет очень поздно. Звоните завтра!
Решено: еду к ней, буду ждать у подъезда. Хоть всю ночь. Зашнуровал ботинки, плащ накинул. Прошелся по квартире, выключая свет.
Вдруг — звонок. Из прихожей бросился к телефону.
— Привет, прости, тут мы с ребятами собрались на озеро Сенеж. С Ленинградского, на последней электричке.
— Зачем? Какие ребята?
— Просто так, рассвет встречать. Наши ребята, ты их знаешь, ничего такого. Я завтра приеду и буду в твоем полном распоряжении. Ну, пока!
Последние слова резанули неправдой и опасностью.
— Постой! — закричал я. — А можно с вами?
— Ты не успеешь, — сказала она. — До завтра, пока, до завтра.
Ах так! Я вытащил из холодильника сыр-колбасу, бросил в сумку и еще пихнул туда шерстяное одеяло с лебедями, китайское.
Пустая Садовая. Единственная машина шла не в ту сторону. Я загородил ей дорогу. У меня, наверное, была отчаянная рожа. Водитель развернулся через осевую (так тогда назвалась двойная сплошная). У Ленинградского мы были через десять минут. Я дал ему рубль — о, цены 1969 года! Заметался по вокзалу. Электричка стоит, спросить некого, двери закрываются, я впрыгнул наудачу. Прошел через вагоны, мимо сонных стариков и брезентовых рыбаков, и вот вдали голоса, компания с гитарой — и она посредине.
— Привет! Здорово, ребята! От меня не уйдешь!
Веселые голоса, рукопожатия, глоток портвейна из горлышка, она сажает меня рядом с собой, шепчет:
— Я так рада, что ты успел. На такси, да?
— А как же, — говорю я.
Все на нас смотрят. Какое счастье, что я дождался ее звонка.
Мы катаемся на лодке, сидим на бревнах, кутаемся в мое одеяло, целуемся при всех, потом возвращаемся в Москву.
В электричке она кладет голову мне на плечо, и я думаю — какое счастье, какая удача, что я сумел поймать машину, что был везде зеленый свет, что я успел вскочить в последний вагон, я задремываю, судьба, судьба, судьба — стучат колеса. Вот она, моя судьба, спит на моем плече, а вот и я, хозяин своей судьбы, обнимаю ее смелой рукой.
Мы приехали ко мне. Два дня были вместе.
И всё.
Не судьба, наверное.
Отражение
не пробуждай воспоминаний.
Да, это была она, он ее сразу узнал и вспомнил. Еще бы.
Она его страшно обидела. Его никто так не обижал. Она сказала:
— Я забыла, прости.
До этого она тоже обижала его по-всякому. Он ей звонил, чтобы пригласить погулять, а она все просила перезвонить попозже. Четыре часа, пять, шесть.
— Позвони еще через часок, ладно?
— А что будет через час?
— Я жду звонка. Если до семи не позвонят, тогда пойдем.
Ничего себе! Но он стерпел. Она ему очень нравилась, и вообще жизнь — это не мятный пряник. Надо терпеть и добиваться.
Один раз он ее прождал всю субботу. А она сказала:
— Я забыла, прости.
Этого он не смог простить. С тех пор много лет прошло, и он всем всё легко прощал, от маленького опоздания до крупного предательства, но никогда не прощал, если забывали. Страшное слово. Не смог, старался, торопился, застрял в пробке, любимая собачка лапку отдавила — что угодно! Улыбнусь, хлопну по плечу — бывает, бывает, ничего, не бери в голову. Но если ты про меня забыл, то забудь про меня навсегда.
Он так ей и сказал в тот последний раз.
Она его не узнала. Наверное, и вправду забыла.
Она вошла в вагон метро вдвоем с мужем, они сели, на пустой скамье забившись в угол и прижавшись друг к другу. Она была очень плохо одета, стара, неухоженна, нездорова. Редкие травленые волосы вылезали из-под платка на морщинистый лоб. Муж был тоже стар, нездоров, уродливо одет. Полузакрытый правый глаз и нервный тик. Она сняла варежки, у нее были короткие усталые ногти. Расстегнула сумку на колесиках, достала бутылку с водой. Вынула из кармана тюбик с таблетками. Вытряхнула одну на ладонь, протянула мужу, прямо ко рту. Он слизнул таблетку, она дала ему запить. Вода пролилась на подбородок, она утерла его варежкой.
До следующей остановки было минуты две.
Сидеть напротив было невыносимо.
Он встал, отвернулся к двери, но все равно видел, как они молча сидят, вдвоем уцепившись за ручку своей сумки-тележки.
«Ага, — думал он. — Значит, это и есть мой счастливый соперник? Нет, наверное, тот тебя бросил. А это какой-то пятый или седьмой. Ай-ай-ай-ай. Ну, а я что? — Он оглядел свое отражение в вагонной двери. — Выгляжу приличнее. Но ненамного. Ну пальтишко заграничное. Ну портфель почти новый. Ну и все. Недалеко уполз, если честно…»
Злорадства не было. Хотелось объясниться, помириться. Может быть, извиниться.
— Вы сейчас выходите? — спросила она сзади.
— Нет, нет, пожалуйста. — Он отодвинулся и в упор на нее посмотрел.
Родинка у верхней губы. Тонкая переносица. Зеленые глаза.
Это была не она.
Четверг, пятница, суббота
мамина дочка
Сидоров эту неделю болел и не ходил на работу. Днем в среду он прилег вздремнуть, а часов в пять проснулся от того, что в комнате кто-то был. Он осторожно приоткрыл глаза. У книжных полок, спиной к нему, стояла молодая женщина. Блондинка со среднемиленькой фигуркой. Она водила пальцем по корешкам книг. Сидоров помотал головой: сон, наверное. Он никому не давал ключи от своей квартиры, никогда.
