Кажется, у меня совсем не было психологических трудностей, пока мы жили во времянке. Все мои друзья и подруги жили в больших теплых домах со всеми удобствами. А я ночью бегал во двор, умывался опять же во дворе, мыться ездил в Москву и все такое. Но не было ощущения, что я живу хуже. Грубо говоря, беднее всех. А может быть, мне только так казалось. Не знаю. Честно говорю: не знаю, не могу ответить.
Дачное. Прогулки
подмосковные, простите, вечера
Летними вечерами поселок выходил гулять. Писатели и их жены. Родственники, живущие постоянно. Друзья, приехавшие в гости. Все выходили часов в девять вечера.
Трости постукивали по асфальту. Негромкие голоса. Группы гуляющих встречались. Поклоны. «Здрассте…» Темнело. Кузнечики стрекотали изо всех сил. Пахло ночными цветами и трубочным табаком. Светляки глядели из теплой травы. За густой листвой видно было, как зажигаются окна.
Разговоры были почти сплошь о литературе. Во всем ее многообразии: не только о книгах, но и том, кто с кем когда кому каким тиражом и чего ради.
Компаний было несколько. Вернее, так. Была очень тесная компания Антокольские — Верейские — Матусовские. Была компания Россельсы — Массы — Дыховичные — Драгунские — Тендряковы — Нагибины. Была компания Яковлевы — Солодари — Жимерины. Первая и вторая компании могли смешиваться. Вторая и третья — труднее и по частям. Первая и третья — практически никогда.
Были люди, которые в поселке общались мало и редко. Твардовский дружил с Трифоновым. Но случалось, в трудные минуты заходил ко всем без разбору.
Михаил Ильич Ромм вообще не показывался. Сравнительно редко присоединялся к гуляющей компании Бондарев.
Был человек — Кремлев Илья Львович, — с которым никто не общался. Даже не здоровался. Автор трилогии «Большевики». Почему-то у него был самый большой участок в самом центре. Окруженный красно-рыжим забором. Забор, конечно же, называли «Кремлевская стена». Илья Львович считался главным негодяем поселка. Говорили, что он нанимал солдат вскопать огород и не платил, грозя донести командиру. Его жена Фрося разводила нутрий. Когда он появлялся в конце аллеи, короткий, краснолицый, с торчащими вверх седыми космами, гуляющих охватывало смятение. Надо было не поздороваться, а это, согласитесь, нелегко. Находились желающие повернуть назад.
Выручал Владимир Захарович Масс.
— Подумаешь! — говорил он. — Вот глядите, я сейчас пройду и не поздороваюсь. А ну за мной!
И высокий, грузный, с полупудовой тростью и овчаркой на цепочке, гордо глядя перед собой, вел компанию мимо демонического Кремлева.
Дачное. Административный ресурс
корова и ведро.
Некоторым было жаль Кремлева. Плохо жить, когда с тобой не хотят водиться. Да уж чего хорошего.
Но вот эпизод.
В 1980 году мы с женой купили машину. Решили построить гараж. На заседание правления мы пришли всей семьей. Моя мама (поскольку она была юридическим владельцем дачи) читает заявление: «Прошу разрешить… такой-то площади… план прилагается». Чистая формальность.
Тут встает Фрося Кремлева. Член правления.
— Я против. У члена кооператива товарища Драгунской нет автомобиля. Автомобиль принадлежит сыну члена кооператива. Вопрос снимается.
Бывший министр Жимерин, тоже член правления, чуть очки с носа не уронил:
— Ефросинья Яковлевна! Вы… это… Вы серьезно?
— Абсолютно! — гордо сказала Фрося. — Член кооператива имеет право построить гараж для своей машины. Для своей собственной. Точка.
И победно взглянула на наше семейство.
— Ничего, — сказал председатель. — Член кооператива товарищ Драгунская тоже купит себе машину. С течением времени.
— Вот пусть тогда и приносит заявление, — сказала Фрося. — А мы рассмотрим.
Я несколько смутился. Вдруг действительно запретят? Но Жимерин выручил:
— Товарищи! Один человек сначала покупает корову, а потом — ведро для молока. А другой — сначала ведро, потом корову. Ничего страшного. Я лично голосую «за».
Проголосовали. При одном воздержавшемся.
Зачем это ей было? Чтобы увидеть чужую растерянность. Подчиненность. Зависимость от своего каприза.
Ее муж не платил солдатам не для того, чтобы сэкономить рубль. Или чтоб таким хитрым способом поднять дисциплину в соседней воинской части.
А чтобы насладиться чужой беспомощностью. И собственной безнаказанностью.
Об этом, кстати, прямым текстом писал маркиз де Сад.
Мелким поселковым садистом он был. Вот с ним и не водились.
Конечно, все непросто. Наверное, у него было тяжелое детство, полное горя и лишений. Наверное, этим объясняются сложности его характера.
Надо ли ему сочувствовать? Жалеть его?
Возможно.
Но сначала давайте научимся жалеть и любить себя. Мы не заслуживаем участи боксерской груши. Даже если нас бьет человек с трудным детством и горькой судьбой.
Дачное. Прогулки. Дети
подмосковные, опять же, вечера..
Итак, взрослые гуляли, здороваясь и не здороваясь.
Дети помладше носились на велосипедах от одной взрослой компании к другой. Тоже свои степени и ранги: одни на «школьниках» другие на «орленках».
Дети постарше ходили своими группками. Спорили почти как взрослые: о книгах и о Ляльке Кармен. О нашей роковой Карменсите.
Лялька (на самом деле не Кармен, а Овчинникова) была главная красавица. Она была падчерицей Романа Лазаревича Кармена. Потом ее мама, красавица Майя Афанасьевна, ушла к Василию Аксенову.
Ляльку за это прозвали «дважды падчерица Советского Союза».
Она была красотка невозможная. Вылитая Мерлин Монро. Ей было двенадцать. Мне — четырнадцать. Мы целовались. Была ночь. В соседней комнате храпела домработница. Мы пошли на участок. Целовались там, валяясь на сухих ветках. И еще в разных местах целовались.
Потом Лялька мне изменила. Стала целоваться с другими.
Я высказал свое крайнее недовольство Роману Лазаревичу. Прямо пришел и спросил: что за дела? разве так можно? и вообще, как вы падчериц своих воспитываете?!
Сейчас я с изумлением вспоминаю, что Кармен спокойно, доброжелательно, а главное — долго, очень долго меня успокаивал и объяснял, что сердце красавицы склонно к измене и что не надо ссориться с приятелем, который повел Ляльку в кино, а потом — целоваться.
Ирочка Матусовская (ей было уже пятнадцать) назвала Ляльку словом «нимфетка». Объяснила нам, что это такое. Даже рассказала про Набокова.
Но Лялька не была нимфеткой, ни в коем разе. Она была именно что Мерлин Монро. Всеобщая мечта.
