Мы гуляли и разговаривали. У нас был тяжелый и прерывистый роман. Но в этот раз мы не выясняли отношения, а просто болтали.
Дождь пошел сильнее. Лариса была в сапогах. А я был в красивых бежевых ботинках с двойными пряжками. Их мама привезла папе из Голландии. Папа их не носил, они ему были маловаты. А мне как раз.
— Ты ноги не промочишь? — спросила она.
— А ты?
— У меня сапоги непромокаемые, — сказала она.
— У меня тоже.
— Неправда, — сказала она. — Вот как они потемнели. Значит, промокли. Пошли к метро, поедешь домой.
— Что это ты такая заботливая? — сказал я.
— А вдруг ты простудишься и заболеешь? — сказала она.
— Заболею и умру? — засмеялся я.
— Умрешь еще ладно, — сказала она. — Хотя, конечно, жалко. А вот вдруг ты заболеешь тяжело?
— И что тогда? — спросил я.
— Тяжело заболеешь, — вздохнула она, — и останешься калекой на всю жизнь. И я тогда выйду за тебя замуж… — Она помолчала и добавила: — Потому что я тебя люблю.
Она первый раз это мне сама сказала. До этого я ей объяснялся в любви, а она улыбалась и отвечала что-то вроде: спешу вас заверить в нашей полной взаимности.
— Правда? — тихо спросил я и взял ее за руку.
— Да, — она высвободила пальцы, — я тебя люблю, это во-первых. Но во-вторых, у меня в такой ситуации просто не будет выхода. Я ведь буду просто обязана выйти за тебя замуж, раз ты гулял со мной, простудился, заболел и стал калекой на всю жизнь. Я ведь хорошая девушка из хорошей семьи. Меня так воспитывали. Поэтому ты не поверишь, что я вышла за тебя замуж просто по любви.
— Поверю, честное слово, — сказал я.
— Это ты сейчас так говоришь, — сказала она. — А потом ты будешь все сильнее думать, что я вышла за тебя из чувства долга. И возненавидишь меня. А я возненавижу тебя. За то, что ты так ответил на мою чистую жертвенную любовь. Наша жизнь превратится в ад. Потом я тебя отравлю. Но меня изобличат. И посадят в тюрьму. И наши дети останутся сиротами. Так что иди к метро.
— У нас будут дети? — засмеялся я. — Мальчик и девочка? Или два мальчика?
— Иди к метро, — повторила она.
— Пойдем вместе, — сказал я.
— Дойдешь один, — сказала она.
Я повернулся и пошел. Ботинки, кстати, сильно промокли.
Вам кофе в постель, или…
ресторанная критика…
В кафе заказываю обед. Нормальный полномасштабный обед: рюмка водки, салат, суп, второе, ну и кофе, конечно. Захотелось пообедать по всем правилам.
Официантка через полминуты приносит кофе. До всякого супа и даже до корзинки с хлебом.
— Девушка, вы что?
— А что?
— Вы дома тоже так обедаете? Сначала кофе, потом щи?
— Я дома вообще не обедаю. А если вам кофе нужно на десерт, так бы и сказали.
— Позовите менеджера, — громко говорю я. Менеджер тут же подбегает. Я уже к ней (к менеджеру женского пола то есть) обращаюсь: — У вас официантка пререкается с клиентом, сделайте ей замечание, пожалуйста. А во-вторых, почему вы кофе приносите вперед супа?
— Ну, — задумчиво говорит менеджер, — как-то так получается… Некоторые просят. Знаете, с холода человек придет, и ему хочется сразу горяченького… Кофе или чаю. Вот мы и приносим.
— Не верю! — говорю я. — Человек, если хочет обедать или ужинать, он сразу хочет горячего супу. Или сосисок с капустой.
— Не знаю, — говорит менеджер. — Многие просят кофе сразу.
— А может, это вы предлагаете кофе сразу?
— Оксана, унеси кофе, — говорит менеджер. — Извините.
— Пожалуйста.
Странная манера подавать (или даже предлагать) кофе перед едой.
Но я вдруг вспомнил советские пансионаты. На обед полагался десерт. Очень часто это была тяжелая сладкая творожная запеканка (из остатков творога, подаваемого на завтрак). Так вот — когда отдыхающие приходили в столовую, она уже была на столах. Нагулявшие аппетит отдыхающие набрасывались на эту запеканку и довольно быстро утоляли голод. На этом фоне можно было несколько уменьшить порции.
Нет, нет, я, конечно, не обобщаю… Но что-то общее есть.
С этим у них прекрасно
этография и антропология.
У Петра Ниловича Демичева был самый длинный титул: кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС, министр культуры СССР.
Он был человек предельно искренний. Например, спектакли он принимал так.
— Поздравляю вас, товарищи, с большим творческим успехом, — говорил он. — Хорошая постановка. Мне нравится.
Или наоборот:
— Слабовато, слабовато. Мне не нравится.
Но вообще он был человек тактичный.
Однажды один известный советский режиссер был вызван к нему в ЦК. Приходит в приемную. А референт говорит:
— Петр Нилович очень извиняется, у него срочная встреча с чехословацкими товарищами. Он вас примет через полчаса. А вы пока да хоть в буфет сходите! Вот тут, налево по коридору и до конца.
Режиссер пошел в буфет. А там чай, кофе, пирожные разные. А в уголке — отдел полуфабрикатов. Ну, или кулинария, как ее там. И на витрине куры. Парные. Свежие. Цена 30 копеек за килограмм.
Ну, режиссер набрал их, сколько в портфель влезло. С трудом застегнул его.
Попил чаю. И обратно к Демичеву. Как раз полчаса прошло.
Сидит режиссер, беседует с товарищем Демичевым. О современных пьесах и интерпретациях классики. Портфель рядом стоит, на полу.
Вдруг — щелчок. Замок у портфеля отскочил.
Товарищ Демичев вытянул шею и посмотрел через стол. Видит: мягкие белорозовые куры лезут из портфеля наружу.
Он тактично продолжает разговор. Как ни в чем не бывало. Ибо воспитанный человек — это не тот, у кого курица не лезет из портфеля. А тот, который не замечает, как она лезет из портфеля его собеседника. Тем более если собеседник — известный советский режиссер.
Режиссер тоже поначалу пытался сделать вид, что ничего не происходит.
Но куры стали выпадать на пол, на красивый цековский ковер. Кроме того, режиссер понял, что нельзя же будет их так оставить валяться. И он сказал:
— Петр Нилович, я тут зашел в буфет… А там куры продаются… Такие хорошие, свежие. Вот я и купил, домой. Тем более что они такие… недорогие.
— Да, — кивнул товарищ Демичев. — С этим у нас неплохо.
И они продолжали беседу о судьбах театра.
