Город был маленький, грязный и бедный. Она хоть и была в серых брючках и простой куртке, на нее все равно оглядывались.
Она долго звонила в дверь. Мать, седая и патлатая, с чернотой под глазами, открыла и сказала:
— Уходи, ты мне не дочь.
— Я очень заболела, — заплакала Юля.
— Я тоже, — сказала мать и захлопнула дверь.
У Юли были деньги, она сняла квартиру. Стала ходить в магазин и готовить себе обед. Встала на учет в поликлинике, пила лекарства по часам.
Скучно было, особенно по вечерам, потому что настала совсем уже осень.
Юля вспомнила, что был один мальчик, который любил ее когда-то. То есть всего пять лет назад, в десятом классе. А кажется, сто лет прошло.
Юля его нашла. Он работал на мебельной фабрике. Она встретила его у проходной.
— Узнал? — сказала она. — Пойдем ко мне, если время есть.
Он узнал, поцеловал ее в губы и сказал:
— Ты мне в эту ночь как раз приснилась. Я неженатый, между прочим.
— Не надо на мне жениться, — сказала Юля, когда потом они сидели в темной комнате на кровати, прикрывшись одеялом. — Я скоро умру.
— Врешь, — отодвинулся он.
— Честное слово, — сказала она.
— Страшно? — спросил он.
— Очень, — сказала она, встала, накинула рубашку, подошла к окну. — Хотя на свете умерло гораздо больше людей, чем сейчас живет.
— Тогда тем более поженимся, — сказал он. — Не бойся, ты что.
— Да ладно, — сказала она.
Он тоже встал, натянул трусы и майку. Подошел к ней. Они поглядели в окно. С неба валилась холодная темнота со снегом. Они обнялись.
Зимний путь
бесконечные уроки.
Не так уж я мистически просветлился за последние годы.
Но стараюсь из событий прошлого извлекать всякие уроки.
Особенно хорошо, когда события мелкие, а уроки не очевидные.
Вот вспомнил, как слушал Бриттена в Большом зале Консерватории. В задней ложе партера. Там были две большие парадные ложи у сцены и еще две (или четыре?) маленькие, сзади, за 24-м рядом.
Дело было в начале 1970-х. Поздней весной или ранней осенью? Не помню. Помню, было светло, сухо и тепло, я был в плаще или просто в пиджаке.
Я подошел к Большому залу. Спросил у людей, которые толпились у кассы: «Что сегодня?»
Ответили: сегодня Шуберт и Шуман. «Зимний путь» и «Любовь поэта». Поет Питер Пирс, аккомпанирует Бенджамин Бриттен.
Вот это да.
Билетов, конечно, нет. У кассы сутолока. Лезут через головы друг друга, записки тычут, что-то кричат.
Какой-то нестарый мужчина сказал: «Вот у меня есть билет, вам нужно?»
Я схватил билет. Рубль двадцать. Отдал деньги. Вдруг вижу — билет жутко мятый и потертый. Как будто он месяц в кармане лежал рядом с носовым платком. И дата не та! Сегодня, к примеру, двадцатое мая, а билет — на тридцатое апреля.
Я хватаю этого человека за рукав:
— Вы что мне продали, эй! — И тычу билет ему в нос.
Он спокойно отвечает:
— Концерт перенесен. Видишь, — вдруг на «ты», — на стенке написано.
Вижу, правда, написано. «Билеты действительны», и все такое.
— Извините, — говорю.
— Пожалуйста, — говорит. — А если бы я захотел тебя обмануть, то будь уверен, не на рубль двадцать, а на сто тысяч. И ты бы этого не заметил.
Хмыкнул и ушел. Кто он был? Ну, неважно.
Захожу в ложу, мой стул в первом ряду. Слева от меня сидит знаменитый музыковед Светлана Виноградова. Красавица с черной родинкой на лбу. Жадно ест пломбир в вафельном стаканчике. Два стаканчика съела. Вместо «браво-бис» кричит «Здорово! Еще!». И руки с пломбиром, аплодируя, перебрасывает через барьер ложи. Того гляди уронит. Но нет, обошлось.
Концерт поразительный. Свободное, привольное пение, этот Пирс просто всем собою поет. Бриттен играет так аккуратно, нежно, пристально. Пирс сильно артикулирует немецкие слова. Особенно звук «t» в конце слова. Beginnt получается почти как beginnTch.
На бис спел какой-то Christmas Carol. «I wonder, oh, I wonder the sky». Совсем по-другому, голос-колокольчик.
Я удивлялся. Великий композитор современности аккомпанирует пусть превосходному, но все же просто тенору.
Потом я узнал, что Пирс, как бы это сказать, был спутником жизни Бриттена с самых юных лет до его смерти.
А сильно потом я посмотрел «Пианистку» по роману Еллинек.
Там тоже кто-то пел «Зимний путь». Но не так, совсем не так.
Какие тут уроки? Где?
Да в каждом мгновении, в каждом движении и звуке. В случайности всего, что происходит.
Дачное. Шутник
он, верно, был упрямей всех..
Давно это было. Пришли к нам на дачу местные рабочие. Новую помойку отрыть, кажется. В очень веселом настроении.
Один говорит:
— У Симонова были!
Другой говорит:
— Ух, юморист! Прямо идем смеемся всю дорогу!
— Да, отмочил! — говорит первый.
Строгий облик сухощавого, серебряно-седого Симонова как-то не вязался с такими словами. Понимаю, если бы так про Червинского сказали. Или там про Дыховичного и Слободского. Вот эти — на самом деле юмористы. Комедиографы и вообще шутники.
Помню, как Владимир Захарович Масс, сам эстрадный юморист, говорил, что с трудом высиживает застолье со своими коллегами: «Ну, все время хохмы и каламбуры! Сил моих нет, скулы сводит!»
Вот я и спрашиваю:
— Чего же это он отмочил?
Они говорят:
— Приходим, калитка отперта, заходим на участок. К крыльцу подходим, кричим «хозяева, хозяева!». На крыльцо сам выходит. Трубку курит. Мы говорим: «Работа есть, Константин Михалыч?» Он говорит: «Да работы-то много. Вон у сарая крыша течет. Вон забор заваливается. Яблони окопать надо. Полно работы…» Мы говорим: «Константин Михалыч, да мы мигом, да мы сейчас!» А он говорит: «Да погодите!» Помолчал, трубку покурил и вздыхает: «Работы много, да что толку. Денег нет».
Развратница
светлой летней ночью…
— Все случайно вышло, — сказал Василий Матвеевич С., представитель нашей страны в одной из ООНовских гуманитарных организаций. — Я тогда на «скорой» работал, водителем. Была у нас одна врач. Старше меня, но не очень. Мне двадцать два было, а ей под тридцать. Все говорили, что она развратница.
