Городской пляж в маленьком украинском городе Пирятине. Маленькая чистая река под названием Удай. Она течет через город и потом уходит вдаль, пробегая мимо дома Марины Т.
У Марины был свой дом и кусок берега, мостки и лодка. Дальше река текла среди камышовых плавней. Мы часто там катались. Лодка была узкая, грести надо было одним веслом, сидя на корме. Находили среди плавней твердые островки, причаливали, купались, ели яблоки, целовались под ясным раскаленным небом.
И опять купались. Чистая-чистая вода.
< Мы прожили там длинный летний месяц в 1973 году.
Кажется, это был именно июль. В городе Пирятине часто бывали танцы. В городском саду играл оркестр в маленькой деревянной ракушке. Билет на танцплощадку стоил копеек двадцать. Забор сада был низкий и решетчатый.
Но никто через забор не лазал. «На танцы» – за деньги, по билетам, – ходили отдельные двадцатилетние снобы, были и такие в городе Пирятине. Но все остальные ходили не «на танцы», а «под танцы». То есть стояли, общались, слушали музыку и танцевали по другую сторону забора. Тем более что городской сад – это был маленький огороженный кусок большой площади. Так что танцевать было где.
Мы с Мариной Т. тоже ходили «под танцы». Она меня знакомила со своими друзьями и подругами.
Своим звонким и чистым голосом она говорила:
– Це мiй чоловiк!
Всё на свете кончается, и лето 1973 года не исключение.
Но чудесная река Удай (ударение на «у») осталась. >
Райкин
Вечер в ресторане, большой отдельный кабинет, довольно много народу пьет-веселится.
Вдруг появляется Аркадий Райкин! Обращается к людям с какой-то шуткой. Все смеются, аплодируют.
Он говорит мне своим знаменитым райкинским голосом:
– Ты что пьешь? Водку? Или вино?
А я как раз пью что-то безалкогольное из большого бокала. Что-то красное. Я говорю:
– Нет, это безалкогольный коктейль.
Он говорит:
– Значит, ты трезвый?
– Трезвый, – отвечаю.
– Ну, тогда выходи сюда, поразвлекай людей. А я сейчас.
Я поднимаюсь на небольшое возвышение. Райкин уходит через какую-то дверцу за занавеской. Все на меня смотрят. И я смотрю на знакомые лица. Странное чувство, ужасное чувство: только что я был, как все, был гостем на празднике, и знаменитый артист меня развлекал. А вот теперь я стал артистом, я должен развлекать людей.
Пытаюсь хоть что-то сказать, но ничего не выходит.
Голос
Звоню домой по городскому телефону, подходит Оля и не может меня узнать. Но сначала я удивляюсь, какой странный у нее голос. То есть это ее голос, но она как будто не со мной говорит, все время: «Алло? Алло? Да-да?»
Как будто она пытается меня узнать.
А я как будто не могу (что-то мне не позволяет!) назвать себя.
Редколлегия
Заседание редколлегии – точнее сказать, редакционная летучка – у нас в «Частном корреспонденте». Но в очень роскошном помещении. Огромная комната с удобными мягкими креслами, перед креслами столики, на них вода и чай, орехи и печенье, ноутбуки, блокноты.
Какой-то веселый разговор – что произошло, кто о чем будет писать. В общем, как всегда.
Но я всё рассматриваю комнату.
Помидоры
Снится, что я нанялся в какой-то журнал. Мне говорит редактор:
– Напишите нам про помидоры!
– В каком смысле? То есть в каком аспекте? Я не сельскохозяйственный обозреватель, не кулинарный критик. Что значит «про помидоры»?
Редактор говорит:
– Вы прекрасный колумнист. Мы вас потому и взяли, что вы можете написать авторскую колонку буквально про что угодно. Напишите про помидоры! Сами придумайте в каком аспекте. В каком хотите, в таком и пишите. А не хотите писать колонку, ладно. Тогда возьмите интервью, ну или сделайте беседу.
– С кем беседу?
– С кем хотите. Но чтоб про помидоры.
– А вам обязательно про помидоры? – говорю.
– Обязательно. Это наша редакционная политика. Наша позиция.
– Простите, нас спонсирует что-то помидорное?
– Простите, вам это знать не обязательно.
Смотрит серьезно и отчасти даже зло.
Картина
Приснился случай из жизни.
Художник Владимир Галацкий подарил папе картину.
Холст, масло, на подрамнике. Картина называлась «Культ». Там был изображен идол. С одним жутко косящим глазом. А к его подножию склонялось нечто, похожее на гусеницу. Папа повесил картину в кабинете, он же гостиная. Все говорили: «О! Галацкий! Как называется? «Культ»? О, как это глубоко!» Вижу во сне всех этих замечательных людей, интеллигентов 1960-х годов. Потом они уходят. Ночь. Я засиделся с книжкой в папином кабинете. Поднимаю голову: этот идол страшно на меня смотрит. А эта гусеница прямо жирно так, мерзко переливается. Я встал на цыпочки и пошел к себе.
Утром прихожу из школы. Смотрю, папа на кухне сидит. И говорит мне:
– Как-то мне не работается в одной комнате с этой картиной. Хотел ее в спальню перевесить, а мама против. Давай ее к тебе в комнату? Она твоя будет. Галацкий – известный художник, между прочим! Начнешь собирать коллекцию картин Дениса Драгунского. А?
Я говорю:
– Спасибо папа, но лучше не надо, пожалуйста.
Он говорит:
– Ну, не хочешь – как хочешь. – И идет к себе в кабинет.
Похоже, что он на меня слегка обиделся.
Потом выходит и говорит:
– Кажется, этот «Культ» выживает нас из дома!
Берет газету, заворачивает картину и едет к Галацкому в мастерскую.
И скоро возвращается с другой картиной – очень приятный, немножко абстрактный женский портрет.
Каретный ряд
Я объясняю кому-то, шепчу в телефонную трубку: «Ищи дом, в котором отделение связи К-6». То есть я объясняю, как найти наш дом на Каретном ряду.
Второй сон. Элиза
Гостиница в каком-то африканском городе. Странное правило: если ты не тронул постель, которую горничная застелила рано утром, после того как ты проснулся, то все время до полуночи ты можешь оставаться в номере бесплатно. Хотя check-out, как везде, в полдень.
Но если ты рано утром (например, после душа) снова забрался в постель – нужно что-то доплачивать.
