Но – именно потом. После отъезда гостя. То есть по виду чукчи можно догадаться, кто у него был.
Вот к чукче приезжает какой-то пожилой господин в хорошей синей куртке, в меховом шлеме, с дорогими ружьями. Они уезжают на лодке охотиться. Возвращаются. Господин несет мешок с трофеями, пожимает чукче руку и уезжает на большом снегоходе. Чукча скрывается в своем чуме, и через минуту выходит в длинной горностаевой мантии. Улыбается во весь свой щербатый рот. На голове у него – сияющая бриллиантами корона.
Кто-то сзади меня шепчет: «Значит, это к нему приезжал норвежский король!»
Ваганьково
Зима, вот примерно как в эти дни. Ваганьковское кладбище, могила отца. У него на могиле очень простой памятник – продолговатый гранитный прямоугольник, невысокий, горизонтальный. Бронзовый барельеф и надпись «Виктор Драгунский», в виде его подписи. Он очень разборчиво подписывался. Теперь там сбоку написано «Алла Драгунская», то есть моя мама там же похоронена. То есть урна с прахом зарыта; папу, кстати, тоже кремировали.
Но я вижу это без маминого имени. То есть, значит, до ее смерти.
Памятник занесен легким снегом.
На верхней кромке, по всей длине, рядком сидят воробьи.
Я жалею, что у меня нет с собой фотоаппарата.
Но если был бы и я стал бы его доставать, то воробьи бы всё равно улетели.
Потом я жалею, что на папиной могиле думаю о хорошем снимке.
Чай
На стол ставят чайник. Но я понимаю, что это значит: это значит, что для еды не хватит места. Не на столе, а у меня в животе. Мне очень хочется чаю: я замерз и хочу пить. Горячий крепкий чай соблазнительно сияет в стеклянном чайнике. Но поесть я хочу тоже: я сильно голоден. И вот почему-то вынужден выбирать между чаем и едой. Не знаю, что делать.
Второй сон. Банкет
Женщина мне рассказывает о себе, но я при этом все вижу сам, своими глазами. Как будто смотрю голливудский фильм про роскошную жизнь высшего света. Героиня готовится ехать на банкет. Огромная квартира, гардеробная с окнами в сад. Окна длинные, от потолка до пола, почти балконы. Все бело-золотое. Она выбирает себе платье, перебирает одежду, висящую в шкафу.
На столике лежат пригласительные билеты, красиво напечатанные, с золотым тиснением.
Лето, жарко. Ветерок из полуоткрытого окна вздымает кисейную занавеску.
Большая открытая машина. На банкет едут две пары: муж и жена и отец со взрослой дочерью.
Вот она-то – взрослая дочь – мне это всё и рассказывает.
На банкете ее тошнит. Рвота, скандал. Она беременна.
Ее выгоняют из Америки в Россию. Ей говорят, что она должна найти отца своего ребенка (который у нее еще в животе).
Рассказывая это, она ласково берет меня за руку.
Я отдергиваю руку.
Голова
Античная гипсовая голова, разрисованная цветными квадратами. Очень занятно.
Кончик носа отколот. Видно, только что откололся – свежий белый гипс на сколе.
Я говорю:
– Господа, подлепите хоть алебастром кончик носа и подкрасьте, нельзя же так!
Эти господа (пожилые мужчина и женщина) говорят:
– К носу сходятся цветные линии. Мы не знаем замысла художника. Какой должен быть самый кончик носа?
Синий? Или оранжевый? Пусть остается так.
Художник, однако, это Ира. Это она раскрасила гипсовую голову.
Я зову ее, спрашиваю:
– Ну, художник, каким цветом нос будем закрашивать? Каков был твой замысел?
– Я забыла, – говорит Ира. – Пусть остается так.
Второй сон. Игра
Игра в перетягивание скатерти. Два человека сидят за столом и тянут скатерть, каждый к себе. Посредине скатерти – доверху налитые чашки с чаем. Задача в том, чтоб перетянуть к себе, но не пролить. Столпившиеся люди зорко смотрят, кто виноват в пролитии чая – тот, кто слишком резко дернул, или тот, кто слишком резко отпустил.
Варенье
Стол в осеннем саду. Ведра антоновских яблок. Щекочущий десны, сводящий с ума аромат. На кострах, на открытых кирпичных печурках, стоят старинные медные тазы с длинными деревянными ручками. Варится варенье. Женщины с белыми тонкими лицами, с узкими проборами на темно-русых гладких головах. Длинные платья. Негромкие милые голоса. Внезапный смех.
И запах, запах. Кислый запах свежей антоновки превращается в сладкий запах густого варенья.
Варится яблочное желе.
Желе остужают.
Из него вылепляют голову Чан Кайши.
Чтоб потом снова растопить ее в медном тазу и перелепить в голову Мао Цзэдуна.
Только после этого Тайвань вернется к Китаю.
Осенний русский сад, антоновские яблоки, мелкопоместная идиллия, чистый Бунин – и вдруг такая штука: Китай, Тайвань…
Плакаты
Весь город в плакатах: «Кто будет хорошей матерью?», «Ты будешь хорошей матерью?»
С плаката сильная, красивая, молодая женщина протягивает левую руку ладонью кверху. Кулак правой руки подставлен под локоть левой. Виден локтевой сгиб с тонко прорисованными жилками – и с небольшой родинкой.
Два старика – такие ильфо-петровские «пикейные жилеты» – разговаривают, глядя на плакат. Плакат большой, они отошли на десяток шагов, но все равно задирают головы. Они говорят с сильным одесским акцентом.
– Что это она показывает? Зачем она так показывает руку?
– Это значит, что она не колется. Поэтому она хорошая мать. Хорошая мать не должна колоться.
– А почему родинка?
– Родинка – это знак, что она не колется.
– А издалека поймут, что это наоборот, след от шприца.
– Кстати, да!
– Не могли нарисовать, чтобы было понятно! Идиоты!
Второй сон. Тарелки падают
Застолье, шум, все перебивают друг друга, чокаются, пьют, тянутся чокнуться и обняться через стол.
Со стола падают тарелки. Но суп из тарелок странным образом не выливается. И сами тарелки не разбиваются. Они пляшут-крутятся на полу, как упавшая кастрюльная крышка, и суп крутится в них – но потом пляска тарелок утихает, и суп ложится на свое место.
Вист
Игра в вист или что-то в этом роде. Похоже на преферанс, но не преферанс. Все вроде бы просто – но я смотрю из-за спин игроков, и никак не могу понять правил.
