Она закричала, заплакала и дала Марксу пинка.
Маркс выбежал в открытую дверь. По лестнице вниз. Потом из подъезда. Потом через улицу. Там его задавила машина, за рулем был молодой парень, а рядом девчонка, они даже не заметили, не оглянулись на пыльную бежевую тряпочку на асфальте, в которую превратился котенок Маркс. Машина выехала на перекресток, где ее смял и расплющил танк и тоже не задержался – дивизия имени Каледина выдвигалась в центр города, чтобы расстрелять губернатора и навести порядок. Но федералы послали штурмовую авиацию и с воздуха разнесли их танки, казармы и весь город заодно.
Через пять лет к власти пришли коммунисты. Еще через год новое начальство приехало в те места, в палаточный лагерь, где жили уцелевшие люди.
Было жарко. Пот катился с генерального секретаря, коренастого рыжеватого мужика.
– Принято решение, – сказал генсек. – Всем вам, товарищи, дадут бесплатное благоустроенное жилье. Где? Вот здесь! На месте этого города, разрушенного кровавым антинародным режимом, решено построить новый социалистический город! Краше прежнего! И назвать его именем великого учителя трудящихся всего мира! Марксоград!
Все захлопали.
Он достал платок и вытер свое круглое курносое лицо с широкими усами.
«На кота похож», – подумала Тамара.
ПРЕВРАТНОСТИ ОБЛИКА
Помните автопортрет замечательного советского живописца Александра Александровича Дейнеки? Очень мускулистый мужчина в распахнутом халате. Накачанный, как сказали бы сейчас. А тогда говорили: среднего роста, плечистый и крепкий. Короткая стрижка, суровые черты лица.
Выдающийся советский график Павел Григорьевич Захаров тоже был среднего роста и почти такой же плечистый и крепкий. Коротко стриженный, с мужественным лицом.
Поэтому однажды на вернисаже к нему подошел незнакомый товарищ и очень вежливо спросил:
– Простите, художник Дейнека – это, кажется, вы?
Павел Григорьевич сказал:
– Нет, я художник Захаров. А художник Дейнека – да вот же он!
И показал на Александра Дейнеку, который стоял буквально в нескольких шагах и слышал весь этот разговор.
– Спасибо, – вежливо сказал незнакомый товарищ.
Подошел к Дейнеке и с размаху влепил ему по физиономии.
Повернулся и быстро вышел из зала.
С тех пор Александр Александрович Дейнека сильно невзлюбил Павла Григорьевича Захарова.
Хотя, казалось бы, так особенно не за что.
ЛЕВ ТРОЦКИЙ, КАМЕРГЕР ДВОРА
Некоторые мечтательницы любят порассуждать о том, в какую эпоху лучше жить. Мечтательницы уверены, что в XIX, а то и в XVIII веке было лучше – сплошные балы и кринолины, усадьбы и чаепития. Они забывают, что в те галантные времена их не пустили бы дальше людской. В лучшем случае.
Подавляющее большинство (90 процентов? 95 процентов? 99 процентов?) наших современников – наследники простолюдинов. Крестьян, мещан, войсковых казаков и инородцев в России было в сумме как раз 95 процентов. А дворянство, духовенство и купечество вырезали. Казачество, впрочем, тоже.
Но я почему-то вспомнил смешной случай.
Был у отца друг, режиссер и педагог Семен Ханаанович Гушанский. У него была жена, актриса Ирина Львовна Викторова (псевдоним; настоящая фамилия Троцкая).
Семен Ханаанович был человек прогрессивный и решительный. Одного своего гостя, который вдруг за столом стал выступать против линии ХХ съезда, он просто выставил за дверь. Сказал: «Я человек простой, сталинистов терпеть не могу; подите вон!»
Но при этом он был человек полностью советский. Он был убежден: все, что мы имеем, мы получили от советской власти. А всякие неприятности – это искажения и перегибы, с этим надо смело бороться.
Его жена была несколько другого мнения. Ее критика была несколько более, что ли, радикальной и фундаментальной.
Однажды они даже поругались при гостях.
– Где бы мы все были, если бы не революция?! – возмутился Семен Ханаанович.
– Не знаю, где был бы ты, – парировала Ирина Львовна, – а я была бы в Петербурге. При дворе! Мой папа был камергером, как тебе известно!
– Известно, известно, – пробурчал он и стал разливать гостям водку. – Не волнуйся, Ириша.
СОРОК МУЧЕНИКОВ
Надобно сказать, что у нас в СССР если не угнались кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении засекречивать. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашей секретности. Это я слегка перефразировал Гоголя.
Я помню, что на карте Подмосковья была неправильно обозначена дорога, соединяющая Калужское и Варшавское шоссе. В реальности она шла от 45-го километра, а на карте – от 38-го. Чтобы враг не догадался.
Некоторые важные учреждения назывались как бы с намеком. Именами разных суровых явлений природы: предприятие «Тайфун», завод «Ураган» и т. п. Понятно было, что там куется нечто грозное. Или разными абстрактными научными названиями: Институт прикладных физических технологий Другие назывались без намеков, просто и ясно: почтовый ящик Щ-85/991. Самые же суперсекретные назывались еще проще: институт, где директором Андрей Иваныч. Чтоб никто не вычислил.
Вот.
Одного моего знакомого послали в командировку в этот самый институт, где Андрей Иваныч командует. Институт находился на периферии, в городе N. Моего знакомого проинструктировали так: «Городок очень маленький. Как выйдешь со станции, сразу увидишь церковь. Напротив церкви скверик, за сквериком глухой забор, в заборе дверь. Это первая проходная».
Приехал. Городок, правда, маленький. Но зато буйно растут деревья. Березы, тополя и яблони со сливами. За густой листвой совершенно не видно никакой церкви.
Он подошел к какой-то тетке:
– Мамаша, а где тут у вас церковь?
– А церкви-то у нас нету, сынок! – И пошла по своим делам.
Остановил другую:
– Бабушка, церковь где?
– Церковь? Какая такая церковь? Никакой церкви!
Интересные дела.
Но недаром мой знакомый был опытным работником секретных отраслей. Он понял, что под церковью эти отсталые старухи имеют в виду действующий храм. А его начальство имело в виду церковное здание.
Тогда он спросил какого-то мужчину с добрым открытым лицом:
– Тут у вас где-то есть бывшая церковь…
– А тебе с какой целью? – перебил мужчина, пошатываясь.
– Я краевед, – сказал мой знакомый.
– Козел ты, и больше никто! – захохотал мужчина, рухнул в траву, положил руки под щеку и захрапел; он был мертвецки пьян.
