В кабинете литконсультанта сидела бледноватая востроносая девица в дешевом малиновом пальто с круглым воротничком из какого-то бывшего песца.
– Привет, Володь, – поздоровался Абрикосов. – Здрасте, барышня.
– Здорово. – Редактор пожал ему руку и обратился к девице: – Вот, рекомендую, Сергей Николаич Абрикосов, деятель театра и вообще крупный советский литератор.
– Лена. – Девица протянула узкую и твердую ладонь.
– Я тебе вчера телефон оборвал. – Редактор совсем забыл про девицу. – А ты гуляешь где-то. Я, понимаешь, в твои края собирался…
– Владимир Викторович, я к вам уже третий месяц хожу! – перебила его эта самая Лена.
– Лена-лена-лена-лена! – запел редактор. – Так быстро не бывает, Леночка… Хорошие романы, а также повести, рассказы, новеллы, эссе и притчи, не говоря уже о стихах, поэмах, сонетах и частушках… лежат в редакциях годами. Вот, Абрикосыч подтвердит. Лена-лена-лена… – Он перебирал папки на столе, потом подошел за тем же к шкафу. – А как же это ваше фамилиё, Лена, простите меня, старого.
– Радимцева. Через «а».
– Радимцева? Хорошая фамилия. Елена Радимцева – а что вполне, прямо на обложку. Радимцева через «а»… Вот она! – Он вытянул нужную папку, раскрыл на ходу, сел за стол и вытащил стопку от руки исписанных листов. – Папочку я себе оставлю, если не возразите. Поэтов много, папок мало, мы вообще-то рукописи не возвращаем, но для вас, – он подмигнул Абрикосову, – делаем исключение. Вы бы хоть на машинке печатали… глаза сломаешь. Н-да-с… Прочел я, значит, ваши стихи. Что же, Лена. Они мне понравились. Просто даже очень хорошие стихи… – Он разложил листочки веером по столу. – Замечательные, прекрасные стихи… если я, конечно, не ошибаюсь.
Это была заезженная хохма, Абрикосов и сам часто так шутил с юными дарованиями, но сейчас его почему-то передернуло. Жаль стало бледную, некормленую Лену.
– Но я, разумеется, могу и ошибаться… – продолжал редактор. – Вполне могу ошибиться… – Он расшебуршил пачку листков, перетасовал их. Абрикосов заметил, что там встречались и тетрадные листы в клеточку. – И наверное, я все-таки ошибаюсь. Да, – серьезно докончил он, – конечно, я ошибаюсь.
Собрал листочки в неаккуратную кучу и подал ей через стол.
Видно, бог не обидел Лену силой духа. Сжав губы в ниточку, она сложила свои листки поаккуратнее и засунула в синюю ученическую сумку.
– Но вы не кисните, Лена, – подбодрил ее редактор. – Вы, главное дело, работайте, всемерно повышайте свой профессиональный и идейно-политический уровень. Главное, есть над чем работать. Безнадеги нет, клянусь. Знаете, в ваших стихах есть отдельные удачные слоги. И звоните, если что. Идет?
– Спасибо, – кивнула она и вышла.
– Фффу! – взмахнул руками редактор, когда она вышла. – Кошмары, брат… Что, насчет хлеба насущного?
– Отвяжись! – вдруг крикнул Абрикосов, хотя никто к нему особенно не привязывался.
Схватил пальто, криво намотал шарф и выбежал вон.
Они шли по улице Горького, от Маяковки к Белорусскому, по той стороне, где спортивный магазин.
Абрикосову очень хотелось ее утешить, порасспросить о том, о сем, а вышло почти наоборот – будто она его допрашивала.
– А вы тоже стихи пишете?
– Нет, – ответил Абрикосов. – Прозу.
– Смешно! – оскалилась мелкими зубками Лена. – Я ж не говорю, что пишу поэзию. И драматург какой-нибудь – он же не пишет драматургию. А вы прямо сразу – прозу!
– Роман, – смутился Абрикосов.
– Смешно, – повторила она. – Роман! Толстый?
– Представьте себе.
– Что ж туда написать надо? – задумчиво произнесла она. – У меня нет таких длинных мыслей, например. Я что хочу написать, мне строчек двадцать, ну, тридцать вполне хватает. И то много.
– Значит, напишете – и все, высказались?
– Зачем же так? Захочу еще – еще напишу. Другое стихотворение. И еще – я обязательно в тот же раз должна закончить, я не могу назавтра оставлять. Назавтра ничего не получится, нужно снова сочинять, и выходит совсем не то… А про что у вас роман?
– Про жизнь.
– Ну! – засмеялась Лена. – У всех про жизнь, у меня тоже про жизнь.
– Про нас с вами, – неожиданно сказал Абрикосов.
– Как это?
– А так. Жил-был писатель, сочинял себе длинный и заумный роман и вдруг встретил в редакции девушку со стихами…
– Дешевая кадрежка! – вдруг сказала она, прибавив шагу.
– Лена, простите, вы… Вы не поняли… – Абрикосов нагнал ее и заступил дорогу. – Вы действительно все не так поняли. Кадрежка… – обиженно усмехнулся он. Мимо проплыли две разодетые девицы. – Вот к кому кадриться надо, Лена, – о! Вы уж не примите в обиду.
– А я мовешка. Достоевского читал, Абрикосыч? «Братья Карамазовы», глава «за коньячком», а? Вот я и есть мовешка, со мной легче.
Она произнесла «лехшша».
– Экая вы, право… – Абрикосов был совсем ошарашен.
– Валяй на ты.
– Лена, – серьезно и прямо сказал Абрикосов. – Брось из себя поганку строить, не надо, незачем. Ты лучше дай мне свои стихи почитать. Володька же их не читал, клоун чертов, давай на него телегу накатаем. Главному редактору.
– Я поняла, спасибо, – вздохнула она. – Ну его…
– Дай почитать. Я ведь могу действительно стоящим людям потом показать. И вообще, приходи ко мне в гости.
– Когда?
– Да когда захочешь. Давай прямо сегодня.
– В смысле сейчас? – Она напряженно задумалась. – А ты где живешь?
– Улица Волгина. Это от Беляева две остановки, а можно пешком. Вообще-то я раньше тут недалеко жил, в Дегтярном, нас из-за капремонта выселили.
– Беляево… – наморщилась она.
Абрикосов страшно тосковал, когда их выселили из Дегтярного из-за капремонта. Даже предстоящий развод с Алисой и все сопутствующие страсти-мордасти были сущей чепухой по сравнению с невыносимым чувством сиротства, которое накатывало на Абрикосова, когда он выходил из метро на бескрайние и безликие беляевские просторы.
– Коренной беляевец, наверное, – говаривал Абрикосов, – любит свои микрорайоны, как казах любит степь. Но я, извините, не казах. Я москвич.
– Шрайб цум готт! – неизменно отвечала Алиса, что в переводе значит «адресуйся к богу», или, еще короче, – не зуди, Сережа, и так тошно!
Алисе новая квартирка даже понравилась – две комнаты на двоих, пусть смежные, чего еще надо – и она делала вид, что обуючивает новое гнездышко, хотя про развод все было решено и подписано еще в Дегтярном, просто проволынили, а сейчас надо было не полы циклевать, а разменом заниматься. А потом она схлопотала – вкупе со своим славным квартетом – госпремию РСФСР имени Глинки, а в придачу – сразу после развода – сказочную однокомнатную квартиру с громадной кухней и подсобками. Кстати, в отреставрированном после капремонта старом московском доме в Успенском переулке. Два шага от Дегтярного, будто и не уезжала никуда.
