– Мимо? – спросил Абрикосов.
– Идите к черту.
– Ну и зря, – улыбнулся он. – А вдруг я тоже режиссер?
– Очень приятно, – сказала она. – И у вас, конечно, для меня есть роль. Естественно, главная. Пробы не нужны. Завтра выезжаем на съемки. Фильм совместный, уругвайско-парагвайский. Верно? Или австралийско-английский?
– Увы, неверно. Я вообще-то режиссер театральный, – соврал Абрикосов.
– Из Малого театра? Или из Большого?
– Из среднего. Из такого вот средненького провинциального театра, – еще приврал он. – Но это не имеет значения. Не могу вам предложить ни Офелии, ни Корделии. Ни Гедды Габлер, ни, наоборот, нашей молодой современницы.
– Спасибо.
– Бог с вами, за что?
– За то, что ничего не предлагаете… – вздохнула она.
– С нашим удовольствием, – усмехнулся Абрикосов. – Но дело не в том… Знаете, у меня есть один знакомый, очень такой говорливый человек, все время что-то рассказывает, объясняет, громко так, и руками машет, и через каждые пять минут кричит – «но дело не в том, старик!». И опять говорит, и потом опять – «дело не в том!». И черт его поймет, в чем же там дело… А дело в том, дорогая Таня, что у меня тоже – мимо. Предложили написать сценарий, я сделал, принес – не то. Мимо. А может быть, они и в самом деле правы. Все это, наверное, не сценарий, а так, выдумки, натуга, содержание выеденного яйца. А что такое сценарий? Вот мы с вами – успешный, веселый и сильный человек убежал куда-то к себе, в третий зал, делать искусство, а мы остались на скамеечке сидеть. У нас – мимо. Начинается сценарий. Или проза – роман, рассказ. И голуби, глядите, сидят на помойном ящике.
– При чем тут голуби? – зло спросила она.
– Воззрите на птиц небесных, – легко вздохнул Абрикосов, – иже не сеют, не жнут, не сбирают в житницу, и отец наш небесный кормит их.
– Помойными объедками, – сказала она.
Абрикосов пожал плечами, помолчал, а потом спросил:
– А вы где учились?
– В Щукинском. А вы?
– Ну, это целая история! – засмеялся Абрикосов. – Тут надо сначала. Итак, родился я в одна тысяча девятьсот две звездочки году, в благородной, но бедной семье. Рано вкусил горечь лишений, ибо… Ибо… Ибо что? – обратился он к ней. – Ну, как там надо дальше, продолжайте!
Она улыбнулась. Вдруг пошел дождь. У нее оказался зонтик. Вместе они побежали к проходной и едва успели вскочить в троллейбус. Спустились в метро. Оказалось, им по дороге. Абрикосов пошел за жетонами, а у нее был проездной. У нее был проездной, как у Алены – как странно, Алена мелькнула только поэтому. Да и была ли она вообще, это же было ужасно давно, почти два года назад, было какое-то помрачнение, девятимесячный бред – да и было ли? В самом деле, бред и сон, а сейчас это все исчезло без следа, и Абрикосов вдруг испугался, что эта новая и неведомая Таня тоже сию минуту исчезнет, и он, торопливо выгребая жетоны из закругленного лоточка, обернулся и поискал ее глазами. Нет, она не исчезла никуда, она стояла рядом с контролерской будкой и искала глазами его, она тоже боялась, что он исчезнет, и Абрикосов как будто крупным планом увидел мокрый цветастый зонтик у нее в руке, мокрую руку и серебряное плетеное колечко на пальце.
