Накрыл стол: скатерть, салфетки, сервелат колесиками, сыр пластинками. Вино в бутылке и еще две газировки «Колокольчик». «Это он, наверное, себе взял», — оглушительно шепнула Олень. Сам Алеша — в рубашке, застегнутой чуть ли не до кадыка. И в брюках со стрелками, и в домашних тапках, как у Адиного папы. В ту пору вообще почти всё было как у кого-то. Застраховаться от совпадений могли разве что бандиты-небожители.
Алеша не знал, о чем говорить с девочками, а Сережа, который знал, но не имел шансов это доказать, к тому времени уже бахнул дверью. Олень и Ада сидели на диване, блестели колготками и вздыхали, как Портос во втором романе. Олень была голодна и таскала колбасу с тарелки — укатывала по колесику. Хоть какое-то занятие.
Уйти сразу — жаль мальчика. Он старался — стол, колбаса, папины тапки, такие трогательно знакомые. И как отсюда добираться до родной Посадской? Можно стрельнуть денег у Алеши, но не сразу же, как приехали.
Олень покончила с колбасой и принялась за сыр.
Ада спросила — из вежливости и от скуки:
— Ты где учишься-то?
Алеша тут же вспыхнул — как газовый костер под чайником, который по-хозяйски зажгла Олень. Горелые спички здесь бросали в формочку для кекса. Оказалось, мальчик учится в архитектурном, мечтает стать дизайнером.
— Это модно, — признала Ада.
Олень доела сыр. Видно было, что хочет еще, но Алеша вместо сыра притащил папку с рисунками и долго не мог развязать шнурочки — детский сад, честное слово.
Каждой маме мальчика однажды приходится вспомнить такую картинку из юности. Смеялась над юношей? Получи пожизненную расплату — страх за своего сына, чтобы его не обидела какая-нибудь бессердечная дрянь. Кто только воспитыват этих девок, не для них мы ростим сыновей, спасибо, бабуля, что добавила от себя пару слов. Но это мы опять бежим где-то впереди — тогда еще и мысли не было, что Ада или Олень однажды станет мамой. И не было мысли, что одна из них так никогда ею и не станет.
Развязал шнурочки, аллилуйя! Вытаскивает какие-то рисунки. Диагноз: летальный исход наступил вследствие скуки, время смерти 22:35. Однако! Засиделись они. Олень с трудом фокусирует взгляд на рисунках — мыслями она в холодильнике, обнадеживающе пузатом.
Алеша, как всякий мужчина — пусть и начинающий, — не чувствует девичьей скуки, пытает их рисунками — и гостьи кивают в надежде, что каждый из них в папке последний. Но всякий раз оказывается, что за ним — еще несколько. И ко всем полагаются объяснения. Какой болтливый этот Алеша!
Ада меняет тему — как семафор, хотя все уже видели поезд. Опасное дело!
— А откуда у тебя своя квартира?
Алеша застывает с таким лицом, будто его заело на букве «у». Вообще у него симпатичное лицо, но верхняя губа немного коротковата и рот всегда полуоткрыт. Олень считает, это мило.
— Мне родители подарили. Они работают в бюро молодежного туризма.
Олень по пояс ушла в холодильник — там была миска с оливье, тушеное мясо с картошечкой, даже компот из ирги! Конечно, можно взять — бабушка еще привезет. Он просто постеснялся предложить.
Ада переспрашивает про бюро. То самое, на Пушкина? Сколько раз она туда заходила, спрашивала путевки — на нее смотрели, выражаясь приличным языком, удивленно.
— А так не делается, — сказал Алеша. Он расстегнул наконец верхнюю пуговицу на своей рубашке. И папочку отбросил, кажется, с досадой. Ада взяла папку, подровняла рисунки, восхищенным взглядом согрела верхний и завязала шнурочки бантом — вуаля!
— Так не делается, надо просто подойти к моему папе, и он поможет. Тебе куда нужно?
— Мне? — смешной вопрос. — В Париж.
— Я бы посоветовал Италию, — сказал Алеша.
Почему Ада решила, что он похож на теленка? Вполне приятная внешность у мальчика, общительный такой.
— Компот очень вкусный, — заявила Олень. — А вообще от ирги губы чернеют, вы знали?
Стоять повыше
Ада пришла в турбюро на рассвете, хотя ей было назначено в девять, «подойти в восемнадцатый кабинет, к Клавдии Трофимовне». Имя ничего хорошего не предвещало, а зря. Когда Ада сжилась со своим местом на лавочке у главного входа и пообщалась с симпатичным бомжом, похожим на дворника, а потом — с прекрасным дворником, ничем не напоминавшим бомжа, стрелки на Адиных часиках наконец-то встали под прямым углом. Женщина в светлом плаще, который при известной недоброжелательности мог быть засчитан за медицинский халат, по-хозяйски зазвенела ключами, и Ада сразу поняла, что это — Клавдия Трофимовна, и окликнула ее. Та вначале нахмурилась, но, когда услышала фамилию Алешиного папы, — просияла. Так сияет солнце в древесной листве где-нибудь в Венсеннском лесу или в Харитоновском парке. Глаза у Клавдии Трофимовны очень подходили к ее профессии — они были похожи на маленькие голубые глобусы с коричневыми пятнами материков. Ада сразу поняла, что человек с такими глазами сделает для нее всё, что можно. Клавдия Трофимовна велела срочно подавать документы на заграничный паспорт.
— К октябрю успеем, — сказала она, как будто Ада куда-то опаздывала. То есть она, конечно, опаздывала — иногда казалось, что на целую жизнь, но вот так сразу, в октябре? Ей ведь нужно будет остаться в Париже, попросить убежища или уйти к клошарам, детали Ада еще не обдумала. Клошары — конечно, вариант, но Ада не была уверена в том, что сможет приспособиться к ночевкам под мостом и в рваном одеяле. Папа часто напоминал ей, как в детстве она собиралась «всю жизнь прожить пинчессой».
Вышла из восемнадцатого кабинета, в голове — туман, как утром по дороге на Химмаш. Туман помнит, что прежде здесь были болота, и возвращается на прежнее место, как убийца или кочевник. Может, есть какое-то сугубо научное объяснение этого явления, но Аду оно интересовало еще меньше, чем ненаучное. Намного более важный вопрос — где взять денег на поездку? Клавдия Трофимовна объяснила, что автобусный тур Москва — Париж, с остановками в Киеве, Варшаве и Вене, будет стоить дешево (но при этом всё равно дорого для студентки-второкурсницы).
Интересно, сколько людей вокруг нее думают сейчас о том же самом — где раздобыть денег?
«Да все, наверное», — решила Ада. На лестнице Главпочтамта стояли несколько человек, и Ада вдруг вспомнила историю, которую ей рассказывала мама. В юности она ждала на этой лестнице папу, он где-то задержался, а день был морозный, зимний. И вот стоит она на ступеньках, приплясывает, чтобы согреться, как вдруг какой-то прохожий тип ей заявляет:
— Вы, девушка, могли бы стоять повыше.
Мама не поняла, о чем он, и как раз в этот момент явился папа, а прохожий тут же исчез. Потом маме кто-то объяснил, что на лестнице Главпочтамта снимали проституток, и чем выше стояла девушка, тем больше она стоила. То есть тот прохожий отвесил маме пусть и неприятный, но всё же комплимент! Еще три года назад мама рассказывала об этом с возмущением, но сейчас в ее рассказе звучит скорее гордость. Отныне профессия путаны окутана героическим флером, и вся ее подлая сущность надежно скрыта. Девяностые: девочки — в путаны, мальчики — в бандиты, родители — в петлю. Однокурсница Олени, та самая Эль-Маша (жительница микрорайона Эльмаш, в честь которого и получила свое прозвище), однажды поехала за компанию с подружкой «на вызов». Возможно, Эль-Маше просто хотелось примерить на себя эту роль, хотя лучше бы она примерила что-нибудь приличное в коммерческом магазине. Рассказывала Эль-Маша об этой поездке вдохновенно — Ада считала, врет. У Эль-Маши был прыщ на подбородке — вечный, как огонь или студент, в зависимости от того, какой пример покажется здесь более уместным. И с этим пламенеющим прыщом, в длинной клетчатой юбке, в вязаной кофте с деревянными палочками вместо пуговиц — в проститутки?
