Фарогат молчала. Что у нее спрашивать? Будто она – суд.
– Я ведь тоже не могу ее у себя держать, – высказалась наконец соседка. – У меня дочка, требует внимания. У меня знакомый есть – Рустам, культурный человек, диссертацию пишет. Мы, может, скоро поженимся, Клавдия Ивановна. У меня тоже своя жизнь, свой ребенок.
– Да я понимаю, – бабушка махнула изрезанной морщинами ладонью, будто отогнала муху.
Катька сидела на подоконнике, прилепив нос к стеклу, и смотрела во двор, в любопытные мордочки анютиных глазок. Рядом с клумбой поздно вечером Катька выкопала ямку и похоронила там свое единственное сокровище – бисерную тюбетейку, смотреть на которую ей было теперь слишком больно.
Вскоре бабушка Клава увезла ее к себе в деревню, а Фарогат переехала – может, и правда вышла замуж за своего Рустама. Катька не виделась с ней долгие годы – уже и мать вернулась, и отец, и опять начали свои пьянки-гулянки, а Катька, доучившись в сельской школе, отличницей вернулась в город и лихо, в полпинка, открыла дверь в университет. Эти сельские девочки прищемят в дверях любых городских фифочек; может, они и ставят ударения в словах не там, где надо, но этому и научиться легко. Тем более Катя била знания, как уток, – влет.
На первом курсе она допоздна готовилась к экзаменам. Однажды вышла из библиотеки, когда стемнело. Вместе с ней университет покинула худенькая уборщица, пожилая, в дешевом, как у самой Кати, пальтишке с жалким меховым воротничком. Катя сразу узнала Фарогат – она не простила ее, как не прощала в жизни никогда и никого. Спрятала лицо в воротничок и зашагала к автобусной остановке, повторяя в памяти имена античных богов и героев.
Девочка с курса, Авдеева, хвасталась, что в детстве папа читал ей вслух мифы Древней Греции и потому она готова к экзамену по античке последние пятнадцать лет. На спор Авдеева пересказывала мифы и описывала подвиги Геракла – Кате же приходилось грызть мифологию как сухарь: античка никак не желала ей даваться.
Странно, что именно сейчас Ека Парусинская завспоминала грустное детство и трудную юность – сейчас, когда до родителей, все еще живых и все так же, как ни сложно в это поверить, пьющих, ей нет дела, точно так же, как нет ей дела до предавшей маленькую Катьку узбечки Фарогат – единственного человека в мире, которого она в самом деле любила. С бабушкой все было проще, как будто обе они, старая и малая, договорились однажды – не словами, а другим, более совершенным способом – не делать друг другу сложно и больно. Так, в относительном мире и равнодушии,они прожили долгие годы. Любви не было – была вымученная забота с одной стороны и вынужденная благодарность – с другой. Бабушка Клава умерла несколько лет назад, когда Ека проходила первую стажировку в Италии. На похороны внучка не приехала.
Сейчас, с высоты будней, Ека видела свое печальное детство чужим, как будто речь шла не о ней самой, а об очередном античном герое, так легко усваивавшемся безразмерной памятью Авдеевой. Греческие мифы и детство – это была одна и та же античность.
На днях, когда в студии отключили электричество за пять минут до эфира, Ека вместо того, чтобы нервничать со всеми, зачем-то принялась вспоминать собственную, деревенскую мифологию, слипшуюся в ее памяти с античной. И лишь только электричество наконец дали, ведущая «Ека-шоу» будто вынырнула из прошлого, стряхивая – как собака воду с шерсти – цепкие, приставучие воспоминания.
Когда Ека начинала учиться готовить, она, как всякий любослов, прежде всего пошла за помощью к книгам. Кулинарных увражей в магазине оказалось жуткое количество: здесь были отдельные книжки по всякой национальной кухне, по каждому блюду и продукту, были толстенные тома в разноцветных обложках, обещавшие лучшее меню на каждый день, и разудало изданные книжищи, написанные знаменитостями разного пошиба и масштаба. Ека подивилась знаменитостям: всё люди успевают, и даже готовят, и пишут об этом книги!
– Возьмите Ларису Ларисину, – интимно шепнула Еке продавщица. – Там очень эффектные рецепты.
Лариса Ларисина была типичной однодневной певицей-длинноножкой. Падая в черную дыру народного забытья, она отчаянно цеплялась за все, что могло бы удержать ее на краю пропасти (она же – вершина славы). В числе прочего Ларисе попалась под руку кулинария. На обложке певица была запечатлена с закопченным чугунком в руках и с мольбой в глазах.
Ека поставила Ларису обратно на полку.
– Мне бы что-то попроще и… поосновательнее, – сказала она скорее себе самой, нежели продавщице. И сразу увидела Большой кулинарный словарь Александра Дюма, романы которого заметно скрасили Еке трудные дни детства.
Большой кулинарный словарь имел эпохальный вид и стоил тоже немало – но Еке, как любому филологу, уже самый вид любого словаря внушал надежду и оптимизм.
– Изумительный выбор! – запищала продавщица, незаметно подталкивая Еку в сторону кассы. – Там тоже очень эффектные рецепты. Почти как у Ларисиной.
По пути в кассу Ека успела цапнуть еще и книгу агрессивного британского повара с лицом убивца.
Рецепты и вправду оказались эффектными. Ека узнала, что для правильного бисквита нужно взять шестнадцать свежих яиц (британский повар из другой книги уместно добавлял: «Это должны быть яйца от свободно пасшейся курицы»!). Дюма предлагал совершать немыслимые для начинающего кулинара вещи: «Возьмите пять живых голубей, забейте их и соберите кровь в сосуд, добавив лимонный сок, чтобы она не свернулась. Ощипите голубей, выпотрошите их, вставьте лапки внутрь, обдайте крутым кипятком и немного пропассеруйте в коровьем масле. Добавьте пучок пряных трав, ломтик окорока, телячью зобную железу, шампиньоны и трюфели. Залейте небольшим количеством бульона, приправьте по своему вкусу и поставьте вариться. Затем поставьте сосуд с кровью на огонь и постоянно помешивайте ее, не давая свернуться. Когда она хорошенько нагреется, но еще не закипит, составьте сосуд с огня. Пусть кровь остывает».
Кровь стыла в жилах нашей Еки, но она с научным упрямством продолжала кошмарное чтение: «Возьмите зайчонка, разделайте и выпотрошите его, добавив кровь к голубиной крови. Нарежьте мясо зайчонка на филе и порубите вместе с небольшим количеством сырого окорока…»
Ека закрыла толстый том Дюма и глаза одновременно – вспомнила бабушкину деревню. Крольчатник, где за рабичными ромбиками, среди осколков моркови и зверинского духа томились пушистые жертвы. Бабушка пестовала своих кролей как дорогих внуков: кормила, разговаривала с ними, заботилась, но в урочный день все равно тюкала по голове чем-нибудь тяжеленьким и делала кролику дыру в глазике. Чтобы выпустить кровь.
– Потому что главное, Катюшка, нам с тобой не повредить шкурочку, – ласково приговаривала бабушка, подвешивая свежеубиенного кроля под крышу. Снизу, пыхтя, стелила клееночку.
Маленькая Ека стояла рядом, выпятив живот, и, задумчиво сунув палец в рот, наблюдала, как стекает через глазик совсем недавно живого и теплого зверя долгая струя крови. Сам подвешенный зверь выглядел невозможно длинным и мало похожим на пока еще живых собратьев, распушившихся в клетках.
Кстати, гибрид зайца и кролика называется «лепорид» – эту ненужную информацию Еке торжественно сообщил П.Н. Он каждый день по многу раз забегал в Екину рабочую студию, чтобы держать ее в курсе мировых событий и собственных, больших и маленьких открытий. О странах мира, катастрофах и войнах П.Н. говорил запросто, как о соседях, – и, высказавшись, бежал прочь из кабинета в поисках новых событий.
