Раздается звонок в дверь, и я слышу, как Патрик вприпрыжку несется по лестнице, поэтому пользуюсь шансом изучить его полки. В основном это учебники по экономике, расставленные четко в алфавитном порядке, и Библия благовестия. Еще одна полка с фильмами – «Монти Пайтон и Священный Грааль» и «Братья Блюз» – выдает более светлую сторону Патрика Уоттса.
А вот рядом с ними стоит подборка из двадцати одинаковых видеокассет: полка с домашними записями, на торцах которых белые наклейки с каллиграфически выведенными надписями. Я делаю шаг, чтобы получше рассмотреть, и невольно ахаю. Надписи на кассетах гласят:
03/03/1984 – Ньюкасл – Суссекс
10/03/1984 – Дарем – Лестер
17/03/1984 – Кингс-колледж – Данди
23/03/1984 – Колледж Сидни Сассекс – Эксетер
30/03/1984 – Институт науки и технологий Манчестерского университета – Ливерпуль
06/04/1984 – Бирмингем – Университетский колледж Лондона
…и так далее, Килский университет – Суссекс, Манчестер – Шеффилд, Открытый университет – Эдинбург. Поверх кассет лежит фотография в рамке, лицом вниз. Чувствую себя совсем как Мэрион Крейн
[28]
, но все же поднимаю фотку и смотрю на нее: да, действительно на этой фотографии Патрик здоровается за руку с Бамбером Гаскойном, и осознаю, охваченный внезапным приступом ужаса, что это святилище Патрика и я по неосторожности попал в логово сумасшедшего…
– Что-то ищешь, Брайан?
Я резко разворачиваюсь и озираюсь в поисках оружия. Патрик стоит в дверях, а Люси Чан выглядывает из-за его плеча, а панда Люси Чан выглядывает из-за ее плеча.
– Просто восхищаюсь фотографией!
– Отлично, но не мог бы ты положить ее на место? Именно туда, откуда взял…
– Да-да, конечно…
– Люси – чаю?
– Да-да, спасибо…
Патрик прожигает меня взглядом, красноречиво говорящим «не суй нос куда не надо», и направляется на кухню. Люси садится на стул Патрика с жесткой спинкой, но только на краешек, чтобы не раздавить свою панду. Мы сидим и молча улыбаемся друг другу, и она вдруг без всякой видимой причины издает звенящий нервный смешок. Это очень маленькая и изящная девушка, одета в очень чистую и тщательно выглаженную белую блузку, застегнутую на все пуговицы. Не то чтобы это было для меня важным, но Люси достаточно привлекательная, несмотря на приводящую в замешательство низкую челку, которая стелется по ее лбу и смыкается с бровями, словно сдвинутый вперед парик.
Я пытаюсь придумать, что сказать. Прикидываю, а не сказать ли ей, что, согласно Книге рекордов Гиннесса, фамилия Чан была официально признана самой распространенной на планете, но потом решаю, что она наверняка это уже знает, поэтому я просто говорю:
– Слушай, а у тебя отличный результат! Классная работа – восемьдесят девять баллов!
– Ой, спасибо. И у тебя отличный результат, ты так классно поработал, что…
– Проиграл?
– Ну… да, думаю, именно так! – И она снова хихикает своим высоким и хрупким смехом. – Так классно поработал, что проиграл!
К черту политес! Я тоже смеюсь и говорю:
– Неважно. Провалюсь снова – провалюсь лучше!
– Самуэль Беккет, точно?
– Точно, – отвечаю я, захваченный врасплох. – Так что ты изучаешь, я забыл?
– Я на втором курсе медицинского, – отвечает Люси, и я думаю о том, что она, черт побери, просто гений. С искренним благоговением смотрю на нее, а она тем временем пытается выбраться из своего сверхмодного рюкзака.
– Мне нравится панда, – говорю я.
– Ой, спасибо!
– Я сначала подумал, у тебя пекинес на плече. Или мне лучше сказать – пекинец на плече? – Она смотрит на меня непонимающим взглядом, поэтому, чтобы прояснить вопрос, я добавляю: – Ты ее из дому с собой привезла?
– Прости, не поняла?
– Ты ее из дому с собой привезла?
Она немало озадачена:
– Ты имеешь в виду мое общежитие?
У меня такое ощущение, будто я падаю:
– Нет, из твоего… ну, понимаешь… привезла с родины?
– А, ты имеешь в виду Китай! Потому что панда, верно? Ну, на самом деле я из Миннеаполиса, раз на то пошло.
– Нет, но твоя родина – это…
– Миннеаполис…
– А родина твоих родителей…
– Миннеаполис…
– А родина их родителей…
– Миннеаполис…
– Да, конечно, Миннеаполис, – сдаюсь я, и она дарит мне такую прекрасную, откровенную улыбку, полную доброты, словно и не заметила, что я только что вел себя как невежественный расист. – Откуда родом Принц! – поспешно добавляю я.
– Точно! Откуда родом Принц, – говорит она. – Хотя этого чувака я ни разу не встречала.
– Понятно, – бормочу я и пробую зайти с другой стороны. – А ты смотрела «Пурпурный дождь»?
[29]
– Нет, – отвечает она. – А. Ты. Смотрел. «Пурпурный дождь»?
– Ага, два раза.
– И понравилось?
– Не очень!
– Но ты же сказал, что смотрел два раза!
– Знаю, – говорю я и добавляю шутливо, с сочным американским акцентом: – Вот поди разберись!
И тут, слава богу, дверь открывается, и в ней появляется здоровяк Колин Пейджетт, а в руках у него – четыре бутылки «Ньюси браун»
[30]
и картонное ведерко из «Кей-Эф-Си».
Патрик проводит его в комнату с таким видом, с каким старший дворецкий проводит трубочиста, и в последовавшей неуклюжей тишине я перевариваю в голове свежие мысли о сложном искусстве разговора. Конечно, в идеальном варианте мне хотелось бы просыпаться по утрам с распечаткой всего, что я скажу в течение дня, чтобы можно было подумать и переписать свои реплики, вычеркнув дурацкие ремарки и тупые идиотские шутки. Но это явно непрактично, а второй вариант – больше никогда ничего не говорить – тоже вряд ли сработает.
Возможно, лучше к разговору подходить как к переходу через дорогу: перед тем как открыть рот, нужно посмотреть в обе стороны, затем внимательно подумать, что именно я хочу сказать. И если при этом моя речь станет немного медленной и неестественной, как при трансатлантическом телефонном разговоре, это означает, что я немного задержался на образной разговорной обочине, глядя направо-налево, но пусть лучше так, ведь это явно разумнее, чем опрометью бросаться в поток машин. Мне больше нельзя перебегать улицу, как сейчас.
