И как будто специально для того, чтобы подчеркнуть это высказывание, появляется мистер Харбинсон и с индифферентным видом начинает разгуливать по гостиной. Голый.
– Доброе утро! – говорит он неприкрыто.
– Доброе утро! – Даже не отводя глаз от камина, я понимаю, что он или очень волосатый мужчина, или одет в черный мохеровый спортивный костюм.
– Заварила чая, Алиса? – голо интересуется он.
– Вот, угощайся.
Он наклоняется рядом с ней, сгибается в поясе, наливает себе чая и широкими шагами возвращается наверх, в спальню, перешагивая через три ступеньки. Когда обзор наконец-то свободен, я спрашиваю:
– Так. Разве. Это. Нормально?
– Что?
– Что твой папа разгуливает голым.
– Абсолютно.
– А…
– Тебя же это не шокировало, правда?
– Ну, знаешь ли…
– Ты же должен был видеть своего папу голым.
– Ну, не видел с тех пор, как он умер.
– Нет, конечно, извини, я забыла, но до того, как он умер, ты должен был видеть его голым.
– Возможно, и видел. Но не таким я предпочитаю его помнить.
– А как насчет твоей мамы?
– Боже, нет, конечно! А ты что, разве ходишь голой перед своим папой?
– Только когда мы занимаемся сексом, – отвечает Алиса, потом цокает языком и закатывает глаза. – Конечно хожу, мы все ходим. Не забывай, что мы все-таки одна семья. Боже, да ты вообще прибалдел, что ли? Честно говоря, Брайан, ты должен быть правильным парнем, а ведешь себя как форменный лох. – (Она вдруг представляется мне старостой класса, злобной и властной. Она что, на самом деле только что назвала меня лохом?) – Не волнуйся, Брайан, я не снимаю одежду, когда в доме гости.
– Пожалуйста, не иди на компромисс из-за моего присутствия… – (Алиса знает, что я тороплю события, и сухо улыбается.) – Ничего, я справлюсь.
– Хммм. Теперь я в этом не уверена… – Алиса облизывает кончик пальца и переворачивает страницу книги.
На завтрак у нас тосты, сделанные из хлеба домашней выпечки, который по цвету, весу, плотности и вкусу напоминает тяжелый суглинок. И в кухне вещает Четвертый канал радио. Насколько я понял, оно играет в каждой комнате, и его, видимо, невозможно выключить, как экраны телевизоров в романе «1984». Мы жуем, слушаем радио и жуем, причем Алиса не отрывается от книги. Я уже чувствую себя несчастным. Отчасти из-за того, что я первый человек, которого назвали лохом с 1971 года, но в основном моя грусть вызвана упоминанием об отце. Как это она могла «забыть». И я ненавижу то, с каким видом я рассказываю о нем другим людям. Уверен, папа был бы на седьмом небе от счастья, если бы знал, какая судьба его ждет: родной сын будет использовать его как материал для набора дерьмовых скользких острот или проникнутых жалостью к себе пьяных монологов. Да, охота на настоящего меня как-то не заладилась, к тому же я еще и зубы не почистил.
Затем мы выходим на прогулку под снегом. Сельские пейзажи Восточной Англии нельзя назвать особенно живописными: на мой взгляд, они знаменательны тем, что дают представление о жизни после атомной войны. Вид вокруг не меняется, сколько ни иди, – немного сбивает с толку, но мне нравится такое постоянство. К тому же это так освежает – выйти за пределы вещания Четвертого канала радио. Алиса берет меня за руку, и я почти забываю о том, что снег гробит мои новые высокие замшевые ботинки.
Поступив в университет, я заметил, что есть пять основных тем, которые все жаждут обсудить со мной: 1) мои оценки на выпускном экзамене; 2) мои нервные срывы / нарушение режима питания; 3) размер моей стипендии; 4) почему я на самом деле расслабился и не поступил в Оксбридж; 5) мои любимые книжки, – и вот эту последнюю тему мы сейчас освещаем.
– На вершине хит-парада для меня всегда была книга «Дневник Анны Франк». Когда я была подростком, я очень хотела стать Анной Франк. Конечно же, мне не хотелось такого конца, но импонировала идея вести простую жизнь в мансарде, читать книги, вести дневник, влюбиться в бледного ранимого еврейского мальчика – соседа по мансарде. Звучит немного извращенно, правда?
– Есть немного.
– Думаю, это просто такой этап в жизни каждой девочки, как порезать вены, или проблеваться, или испытать лесбийскую любовь.
– Лесбийскую любовь? – невольно переспрашиваю я почти фальцетом.
– Ну, этим в большей или меньшей степени нужно было заниматься в интернате. Это был один из обязательных предметов: лесбийская любовь, французский и нетбол
[61]
.
– А ты что… делала?
– И тебе так интересно знать? – (Конечно же да.) – На самом деле ничего такого. Считай, только пальцем ноги окунулась.
– Может, это было как раз неправильно! – (Она устало улыбается.) – Извини. Так… что же произошло?
– Думаю, меня это не особо проняло. Мне всегда слишком нравился секс с мужчинами. Не хватало проникновения… – (Мы проходим еще немного.) – А ты как?
– Я? Мне тоже не хватало проникновения.
– Я стараюсь говорить серьезно, Брайан! – Алиса хлопает меня по руке своей рукавицей. – Ты тоже пробовал?
– Пробовал что?
– Думаю, ты занимался сексом с мужчинами.
– Нет!
– Правда?
– Никогда! С чего ты взяла?
– Просто подумала, что пробовал.
– Думаешь, я женоподобный? – спрашиваю я. Фальцет вернулся.
– Нет, не женоподобный. Кроме того, женственность – еще не показатель гомосексуализма…
– Конечно же нет.
– …да и ничего плохого в этом нет.
– Нет, конечно нет. Просто ты говоришь как один из моих школьных товарищей, вот и все.
– По-моему, леди слишком много обещает
[62]
.
Сменим тему. Я готов вернуться к разговору о лесбийской любви, но затем смутно вспоминаю какие-то слова Алисы о том, что она резала себе вены. Возможно, надо развить эту тему.
– А как насчет… причинения вреда себе?
– Какого вреда?
– Ты говорила, что резалась?
– О, всего несколько раз. Как это называется, крик – просьба о помощи. Или, точнее, крик – привлечение внимания. В школе у меня случались депрессии, чувствовала себя немного одинокой, вот и все.
– Я поражен, – только и остается признать мне.
– Правда? И что могло тебя удивить?
– Дело в том, что я даже представить не могу, что могло вызвать твою депрессию.
– Тебе пора выкинуть из головы мысль о том, что я золотая девочка, Брайан. Я вовсе не такая.
