И все это продолжается так же железисто и вечером, на тренировке команды «Вызова» на квартире у Патрика. Это первая наша встреча после Нового года; до нашего первого выступления на телевидении остался всего месяц, поэтому Патрик очень взволнован, особенно после того, как он решил внести в наши тренировки новый, будоражащий сознание элемент.
Патрик потратил рождественские каникулы на то, чтобы соорудить кнопки – четыре запитанные от батареек штуковины, сделанные из новогодних гирлянд и кнопок дверных звонков, прикрученных к квадратным кускам фанеры размером с конверт от долгоиграющей пластинки, которые Патрик покрасил красной эмалью. Он так гордится этим своим нововведением, что, едва я успел сказать «привет» и «с Новым годом» Люси Чан и спросить Алису, как прошло прослушивание, Патрик уже усадил нас на диван и положил кнопки нам на колени. Сам Патрик усаживается во вращающееся офисное кресло с толстой пачкой картонных карточек с вопросами, настраивает лампу на шарнирной подставке у себя над плечом и начинает…
– Итак, первый вопрос ценой в десять баллов: какой британский премьер-министр восемнадцатого века получил кличку Великий Простолюдин?
Я жму на кнопку.
– Гладстон, – отвечаю я.
– Нет, – качает головой Патрик. – Еще есть предположения?
– Питт Старший, – говорит Алиса.
– Верно. Минус пять баллов, Брайан. Я же сказал, восемнадцатого века, верно?
– Да, точно…
– А Гладстон жил в девятнадца…
– Да, знаю…
– Ну ладно. У какой из этих стран нет выхода к морю: Нигер, Мали, Чад, Судан…
Мне кажется, что ответ на этот вопрос я знаю, поэтому я жму на кнопку и говорю:
– Судан!
– Нет, – отвечает Патрик.
Люси Чан говорит:
– У них у всех, кроме Судана?
– Верно. Это минус десять баллов, Брайан. Так, в каком органе находятся евстахиева труба, улитка, наковальня, стремечко и полукружные каналы?
Я понятия не имею где, но обнаруживаю, что все равно нажал на кнопку.
– Брайан? – стонет Патрик.
– Извини, я случайно нажал…
– Минус пятнадцать баллов…
– …Я знаю, но я же случайно, у меня палец соскочил…
– Каков правильный ответ, Люси?
– В ухе?
– Точно, в ухе. Что ты учишь, Люси?
– Медицину.
– А ты, Брайан, что ты изучаешь?
– Английскую литера…
– Вот именно. Английскую литературу. Итак, Брайан, не считаешь ли ты, что Люси Чан, возможно, лучше ответит на такой вопрос?..
– Я не спорю, но я же сказал, у меня палец соскочил. Эти кнопки такие чувствительные к нажатиям…
– Так это что, моя кнопка виновата?
– Ну…
– Завтра у тебя будет настоящая кнопка. Неужели ты думаешь, что она будет менее чувствительна к нажатиям?
– Конечно не будет, Патрик…
– …Потому что я пользовался такими кнопками, ребята, и уж поверьте мне, нужно быть очень, очень уверенным в ответе, прежде чем нажимать на них…
– Послушайте, а мы не могли бы продолжить то, ради чего собрались? – энергично перебивает нас Алиса. – Дело в том, что мне к половине десятого нужно успеть в одно место…
– В какое? – спрашиваю я, неожиданно встревожившись.
– Просто повидаться кое с кем – ты не против? – резко отвечает она.
Люси с Патриком переглядываются.
– Конечно, но я думал, мы пойдем выпьем вместе, вот и все…
– Теперь я не могу. У меня репетиция «Гедды Габлер», если хочешь знать.
Я немного напрягаюсь, слегка вздрагиваю и случайно нажимаю на кнопку.
– Извините!
– Мне кажется, моя кнопка вообще не работает, – заявляет Люси Чан, и Патрик вырывает кнопку у Люси из рук, словно это Чан виновата, и принимается тыкать в свое изобретение огромным швейцарским армейским ножом, который носит на большой связке ключей.
Мы с Алисой устало смотрим друг на друга. Все мы понимаем, что никак не похожи на команду победителей. После этого я не утруждаю себя ответами ни на какие вопросы, даже если точно знаю их. Я просто даю отвечать в основном Люси, иногда Алисе, и как только Патрик заканчивает разбор полетов – не спешите жать на курок, всегда давайте возможность ответить человеку, наиболее опытному в этой области, слушайте вопрос, опасайтесь промедления, – Алиса надевает пальто и направляется к двери. Однако, перед тем как выйти, поддавшись настроению умиротворения, говорит:
– Ах да, кстати, завтра мои друзья устраивают вечеринку в доме двенадцать по Дорчестер-стрит, в восемь часов. Вы все приглашены.
Я иду домой с Люси Чан, живущей на вершине холма, на склоне которого расположен мой дом, и она на самом деле невероятно милая. Я вдруг понимаю, что Люси – первый человек китайской национальности, с которым я общаюсь вне ресторана, но я решаю не произносить этого вслух. Мы просто обсуждаем, каково учиться на врача, и Люси говорит очень интересные вещи, только слишком тихо, и мне приходится наклоняться, чтобы услышать ее слова, отчего я чувствую себя немного похожим на принца Филиппа.
– Что заставило тебя пойти на доктора?
– Вообще-то, мои родители. Они всегда говорили, что не может быть большей амбиции в жизни, чем желание стать доктором. Знаешь, от этого даже меняется качество жизни.
– И тебе нравится?
– А как же. Просто обожаю. А как насчет тебя, насчет ли-те-ра-ту-ры?
– О, она мне нравится. Просто я не знаю, смогу ли улучшить кому-нибудь качество жизни, вот и все.
– Сам пишешь?
– В общем-то, нет. Начал понемногу кропать стихи. – Мне все еще трудно произносить это вслух, но Люси, по крайней мере, не фыркает, – Звучит немного претенциозно, не правда ли?
– Что ты, нисколечко. С чего бы это?
– Не знаю, просто, как говорил Оруэлл, «естественная реакция англичанина на поэзию – это глубокое смущение».
– Ну, я не знаю почему. Некоторые могут возразить, что поэзия, напротив, чистейшая из форм человеческого выражения.
– Ага, это ты моих стихов не читала.
Люси очень тихо смеется и говорит:
– Я бы не прочь почитать. Уверена, они очень хороши.
– А я бы лег к тебе… на операционный стол! – отвечаю я, и повисает пауза, во время которой мы оба пытаемся понять, почему это звучит так грязно.
– Давай надеяться, что до этого не дойдет.
И мы некоторое время идем молча, стараясь стряхнуть с себя эту фразу «лег к тебе», которая все еще висит в воздухе между нами, как облако пердежа в картинной галерее.
