– Не сомневаюсь…
– Поэтому давай сменим тему, ладно?
– Давай.
– Это твой батончик «Марс»? – спрашивает она, и на мгновение меня охватывает тревога, потому что я не могу вспомнить, должен ли я бойкотировать батончики «Марс» или нет.
– Угу.
– Тогда давай сюда. – Я покорно вручаю шоколадку Ребекке, и она откусывает немного и пару секунд жует. – Почему все, что ты ешь и пьешь, коричневое? Никогда не видела столько коричневой еды. От тебя не убудет, если ты съешь хоть пару кусочков фруктов или овощей, хотя бы изредка…
– Ты говоришь прямо как моя мама.
– Правильно, она у тебя мудрая женщина. Ты ее слушайся. И меня. – Ребекка откусывает еще кусок. – Так ты ее, значит, видел? – спрашивает она с набитым ртом.
– Кого? Маму?
– Нет, не маму…
– Тогда кого же?
– Сам знаешь кого, эту чертову Фэрру Фосетт.
– А, всего пару раз.
Ребекка еще раз откусывает от батончика, затем бросает его передо мной на стол, куда он приземляется липкой стороной.
– А она тебе… все еще нравится?
Я понимаю, что существует вполне реальная угроза получить в глаз чайной ложкой, поэтому я очень тщательно подбираю слова и в конце концов говорю:
– Пожалуй, да.
– А как ты считаешь, что она о тебе думает?
– Думаю, она находит меня… интересным.
Ребекка смотрит на меня, что-то собирается сказать, но снова выглядывает в окно и начинает что-то рисовать на запотевшем окне – на этот раз улыбающуюся рожицу.
– Интересным, говоришь? Да уж, так трогательно смотреть, как ты тут слоняешься – настойчивость пред лицом безразличия. Это очень… отважно, – говорит она, скривив губы.
– Ага, не без того. Думаю, выбора у меня все равно нет, честно говоря.
– Нет, Брайан, выбор всегда есть. У тебя всегда есть шанс – становиться или не становиться полным и законченным ботаником.
В середине дня возвращаясь домой, я вижу, как Маркус выходит из дома и закрывает входную дверь. Я бросаюсь за угол и даже прикидываю, не смыться ли мне, но ноги по-прежнему плохо слушаются меня. Кроме того, он меня уже заметил и ждет на верхней ступени, постукивая по ладони невидимой скалкой.
– Приветик, Маркус!
– Привет, Брайан.
Я пытаюсь проскользнуть мимо Маркуса внутрь, чтобы убраться из-под мороси, но он остается на месте.
– Извини за прошлую ночь, Маркус, – говорю я.
Ах ты, гнида мелкая!
– Ты ведь знаешь, что гостей нельзя оставлять ночевать в общежитиях нашего университета, правда?
– Да, знаю… – подтверждаю я, снимая его очки летчика с лица.
– Я хочу сказать, что и мы с Джошем хотели бы оставить у себя гостей, но мы этого не делаем, потому что мы уважаем университетские правила…
– Знаю, Маркус, – киваю я, ломая очки пополам точно посередине дужки…
– И сколько еще он здесь пробудет?
– Не знаю. Может, еще пару дней. До тех пор, пока не приведет свои мысли в порядок… – Я швыряю сломанные очки на землю и растаптываю стекла ногой…
– Сдается мне, пары дней на это не хватит…
Я смотрю на окно моей спальни – вдруг Спенсер до сих пор лежит в кровати и слышит наш разговор – и говорю, понизив голос:
– Завтра. Завтра его здесь не будет.
Маркус взвешивает мое предложение и в конце концов находит его приемлемым.
– Ладно, завтра. Но не позже, – говорит он, прошмыгнув мимо меня, и я засаживаю ему ногой по копчику, отчего он летит вниз по каменным ступеням и разбивается насмерть. – Удачного тебе дня, ага? – говорю я.
В сером свете позднего утра моя спальня представляет собой месиво из рамы кровати, конвертов пластинок, пальто и матрасов, одеял и мокрых полотенец. Витает какой-то резкий, одуряющий запах аммиака и алкоголя, и такое ощущение, что стоит зажечь спичку, и моя спальня взорвется, так что я, несмотря на дождь, распахиваю окна настежь и включаю верхний свет, чтобы посмотреть, не валяется ли Спенсер где-нибудь под одеялом. Его нигде нет. Вместо Спенсера я нахожу записку на столе – кривые каракули на листе формата А4: «Ушел в паб. Увидимся позже».
Дорожный будильник на каминной полке показывает 11:55. Рядом с часами стоит столбик монет – это я вчера вечером выложил мелочь из карманов. Здесь должно быть примерно четыре фунта пятьдесят пять пенсов, но я все равно считаю, на всякий случай.
Четыре фунта пятьдесят пенсов.
Не знаю, что расстроило меня больше – мысль о том, что Спенсер ушел в паб до полудня, или тот факт, что я проверил, не украл ли он у меня деньги.
28
В о п р о с: Какие греко-римские празднества изначально были мероприятиями исключительно для женщин, затем туда стали допускать и мужчин, пока их в 186 г. до н. э. не запретил римский сенат по той причине, что они якобы приняли форму разнузданных оргий?
О т в е т: Вакханалии.
Есть такое эмпирическое правило: если на вечеринке начинают звучать мелодии из мюзиклов, значит она под угрозой. Когда мы со Спенсером подходим к дверям дома 12 по Дорчестер-стрит, мы отчетливо слышим, что из стереокомбайна в холле несутся громкие аккорды «Gee, Officer Krupke» из «Вестсайдской истории». Вот я, например, как любой другой человек, люблю бродвейские мюзиклы, но считаю, что для них есть свое время и место. Кроме того, в данном случае «любой другой человек» – это Спенсер, а он совсем не театрал и смотрит на меня с осторожностью.
– Ты уверен, что мы туда пойдем?
– Если поставят «Звездный экспресс», мы уйдем. Договорились?
И тут дверь открывает Эрин-кошка.
– Приветик, Эрин! – щебечу я.
– Привет, Брайан, – вздыхает она.
Никто не двигается с места. Взгляд Эрин впивается в бритую голову Спенсера.
– Это мой друг Спенсер!
– Все в порядке? – спрашивает Спенсер.
– Хм, – отвечает Эрин, явно не уверенная, что все в порядке, поэтому в качестве стимула я сую ей под нос бутылку вина и четыре баночки пива, и она наконец пускает нас внутрь.
– Кухня – там, – сообщает Эрин и направляется в крутой район Нью-Йорка Вест-Сайд, где уличных мачо изображают три игривых, костлявых и перевозбужденных мальчика с театрального факультета. К своей чести, Эрин убирает пластинку с «Вестсайдской историей» с вертушки и ставит «Sly and the Family Stone».
– Ox! Но потом поставим «I Feel Pretty», – раздосадованно стонет один из мачо, и я вижу, как Акула Спенсер трясет головой и пробегается рукой по тому месту, где еще недавно росли волосы, и у меня возникает четкое ощущение того, что я пришел на вечеринку с заряженным ружьем наперевес.
